— Ты так хорошо знаешь землян, Майкл?

Парень покраснел.

— Ну… конечно, я почти не помню Землю…

В течение нескольких секунд Майкл, чуть успокоившись, искал возможные контрдоводы. Потом снова бросился в атаку с удвоенной силой.

— Моя мать много рассказывала мне о людях Земли и о том, какой там была жизнь. Она показывала мне фотографии самых Известных мест на Земле — большие красивые здания, музеи и библиотеки. Она рассказывала мне о Пятой авеню, о Триумфальной арке… — Выговаривая последнее название, сын Вайермана запнулся. — О Женеве и Риме… о всех знаменитых городах.

— Я понимаю… Тогда, наверное, ты заметил, что многие земные здания ничуть не выше центаврианских. К тому же музеев немало и тут.

— Я знаю. Но здесь никто не ходит в музеи, они никому не нужны.

— Да, ты прав… — Хармон почувствовал полную неспособность возразить что-либо. Что может занять место мечты, которую лелеяли всю жизнь? Какими словами, какими аргументами можно одолеть искренние и глубинные эмоции?

— Значит, ты считаешь, что земляне и центавриане непохожи друг на друга?

— Конечно, а как же иначе! — воскликнул Майкл. — Возьмите хотя бы историю. Откуда здесь взялись все эти люди? Просто они не нашли себе места на Земле. Это или неудачники, или отщепенцы. Вместо того чтобы попытаться влиться в круг цивилизованного общества, они бежали от него. И какое общество могли построить эти человеческие отбросы на Чиероне? Они трудились — само собой, они трудились, но каждый из них сам по себе, не вспоминая о своем соседе; они достигли успехов в технике — а почему бы и нет, ведь планета богата полезными ископаемыми, только копай, любой добытчик за год делал себе тут состояние — но что здесь за жизнь? Все думают только о себе, наводнили свой мир блестящими безделушками и ревущими машинами и ни о чем больше не помнят. Что за наследство они могут оставить своим потомкам? Какие у них идеалы? Что у них за образование? Да, среди них встречаются симпатичные люди. Некоторые из них довольно умны. Некоторые из них серьезно смотрят в будущее и не зарываются носом в рутину. Некоторые из них даже говорят о том, что жизнь должна быть устроена иначе, — но все эти крупицы тонут в общей массе; на фоне толпы эти единицы — ничто.

Лицо Майкла пылало. Он словно бы поджидал здесь Хармона, чтобы высказаться, и теперь желает спора, горячей дискуссии — а может быть, просто хочет, чтобы его переубедили?

Томас Хармон медленно покачал головой. Ну что поделаешь с таким? Он ведь уже немало прожил на этом свете — как-никак четверть века осилил. Что будет с ним через следующую четверть века, изменит ли он свои взгляды на жизнь, научит ли она его чему-нибудь? Вот, например, он, Хармон, находится теперь очень далеко от того, чему его давным-давно учили другие и до чего он когда-то доходил своим умом. Кто такой этот Майкл — ни рыба ни мясо — тонет в воде и беспомощно бьется на суше — боже мой! Нужно думать не о том, чем станет этот создающий беспокойство мальчик, а о том, что он есть сейчас!