Бобина размоталась полностью. Майкл перестал поворачиваться, прижал и разгладил конец ленты на боку. Потом напряг мышцы, испытывая бандаж на прочность, уже полностью ушедший в свои мысли. Его глаза машинально продолжали исследовать лицо женщины, но голова его была занята вопросами, совершенно к ней не относящимися.

Он думал о том, что если его рассуждения правильны, то не логика правит вселенной Человека. Когда он произносил про себя слово «логика», то имел в виду свою веру в торжество правды над ложью, в то, что благое деяние неизменно влечет за собой вознаграждение и еще большее упрочение веры, а также в то, что где-то во Вселенной обязательно существует такая вещь, как Справедливость. Та самая Справедливость, которая, если человек живет с ее именем на устах и все свои усилия направляет на упрочение ее принципов вокруг себя, в конце концов воздает ему по заслугам. Но он не думал в тот момент о том, как мог высокоразумный взрослый человек, вырастивший его, позволить ему пропитаться до мозга костей идеей о том, что успех есть традиционно-условленная награда и что Справедливость можно представить в виде некоего набора колесиков и винтиков в особом игральном автомате, слот-машине, в которую нужно бросить немного отваги, верности и доброй воли, и та обязательно одним из своих благожелательных поворотов выдаст достойный игрока и его планов приз.

Ему даже в голову не приходило, что благодарность придет, и если не к ним, так к их детям, во что верят обычно неудачники и люди рухнувших планов и надежд. Здесь, в старушкиной ванной, он не мог знать о том, что, после того как милитаристская уверенность политиков начинает шататься, повсеместно просыпается вера во вселенские моральные принципы свободы, равенства и тому подобного. Человек, отдельно взятый, мог признать свое поражение путем ухода в мир безумия или путем самоубийства, этими двумя вечными исходами невезучих. Но мировые причины и следствия касались не индивидуальностей, а всех разом; человек мог крикнуть: «Довольно!» — и погрузиться в долгое ожидание завтрашней революции, в душе представляющейся ему таким же явлением природы, как и восходящее над горизонтом солнце.

Потом, через много лет, Майкл обращался в своих мыслях к подобным вопросам, но в этот момент в ванной он не думал, а просто шалел от взрывающихся в его голове одного открытия за другим. Он осознавал происходящие внутри него великие перемены, но, как и человек, оказавшийся в центре кольца фейерверков, он больше всего был увлечен зрелищем самого взрывающегося огня и какофонией треска, сопровождающего это действо, не пытаясь вообразить себе изначальный процесс изготовления пороха или же терпеливо проследовать далеко назад по запальному шнуру к самому моменту попадения на него роковой искры.