Они подняли солдата и как могли быстро понесли его к Новому Иерусалиму.

— Что-то мне это напоминает… — сказал Круль, которому из-за поврежденной руки нести раненого было тяжелее. — Мы так уже таскали одного, и ничем хорошим это не закончилось. Ружье, кстати, стоило бы забрать…

— В зубы?

— Да, и так нести неудобно… Осторожно, яма, твою мать… Как сувенир хотел бы заполучить ружьишко. На стену повесить, детям показывать на оружие, которое мне жизнь спасло…

— Думаешь?

— Не привык пацан из мушкета палить. Ты ж сам понимать должен, что одно дело из автомата, а другое из такого вот гада двенадцатого калибра… Остановимся на секунду, я перехвачу беднягу поудобнее… — Круль намотал ремень раненого на свой кулак. — Выскальзывает…

— И о чем нам говорит это ружье? — спросил Иван.

— Первое — он должен был меня убить и убежать. Ружье бросить и убежать. Ты, выживший и обеспокоенный, полез бы в кусты и нашел ружье. И это значило бы, что стрелял кто-то из штатских… Так?

— Так. И еще это значит, что кто-то хотел отвести подозрение от солдат.

— От этого конкретного?

— От солдат, — выдохнул слегка запыхавшийся Иван. — Ему кто-то дал фотку и команду. Кто тебя видел первым? Ты на машине ехал? Значит, через КПП… Так?

— Через него, родимого… Минут сорок мариновали, пока разрешили проехать… Ч-черт! — Нога предавшегося запуталась в высокой траве, и он чуть не упал.

— А как насчет «не поминай всуе»? — не удержался Иван.

— Пошел ты… Засунь себе свое «всуе» знаешь куда?

— Знаю.

— Вот туда и засунь…

Они вбежали в Новый Иерусалим, на секунду остановились, чтобы перевести дыхание.

— Он там еще живой? — спросил Круль.

— Вроде смотрит, — Иван глянул в лицо солдата и отвернулся. — И, похоже, очень нас с тобой не любит…

— А за что? — спросил Круль.