Неупокоенных мертвецов манил к себе свет, который сиял на горе в центре Кольца, и они брели туда, словно нечестивые мотыльки, летящие на колдовское пламя.

Тварям, запятнанным заразой, тот маяк казался белым огнем, блистающим сквозь все и вся. Один из вурдалаков, облаченный в черную шинель, видел его, как и прочие чудища, и вместе с ними шагал вперед, волоча металлическую ногу. Ему неистово хотелось коснуться света, однако тот всякий раз ускользал, когда нежить протягивала руку. Непорочность сияния наполнила мертвеца такой неутолимой жаждой, что вскоре та протухла и обернулась ненавистью к чистому пламени, дразнившему его несуществующей надеждой. Эта боль терзала сильнее, чем любые муки гниющего тела. Чтобы спастись от нее, требовалось затушить свет.

Поэтому чумные отродья маршировали вслед за возвышавшимся над ними хозяином. Порой бытие расступалось перед бледным исполином, открывая для его процессии тайные тропы, что неизмеримо сокращало время странствия. Мертвецы преодолевали небольшие участки в реальности, потом входили в невидимые бреши и продолжали паломничество уже с другой точки. Упырь с протезом инстинктивно чувствовал, что они идут вдоль трещин в оболочке мира, следуя по маршруту, проложенному страданиями людей, ибо разломы возникали именно в таких местах.

Пока твари поднимались по горе к раскинувшемуся на ней городу, шторм прибавил в свирепости. Смерч извивался вокруг пылающих строений и рушил их, туша пожары, но тут же зажигал новые, судорожно извергая разноцветные молнии. Иногда разряды порождали искаженных существ, которые скакали или ползали по крышам. Одна башня, пораженная три раза, влажно заблестела и с дрожью пробудилась к жизни. Вереща от потрясения, здание выпустило ложноножки, покрытые серебряной чешуей, и куда-то уползло.

Вурдалака в черной шинели не интересовали подобные зрелища. Какие бы извращенные чудеса ни творились вокруг него, взгляд мертвеца быстро возвращался к насмешливому свету.

Когда процессия добралась до окраин города, к ней присоединились новые жертвы заразы, освященные сородичами-вестниками бледного владыки или же их первыми выкормышами. Упырь смутно сознавал, что у его хозяина есть четверо собратьев, – пусть и не столь высоко вознесенные, они тоже распространяли по земле священную скверну. Это понимание, влитое порчей в кровь мертвеца, усиливалось самосознанием, которое оставил ему господин. Искра разума поблескивала в каждом из вурдалаков – как бы иначе они видели и ненавидели свет с таким пылом? – однако создание с металлической ногой отличалось от них. Оно мыслило более четко и обширно, чем его собратья, и даже помнило свое имя…