— А можно ли уйти отсюда?

— Можно. Но прийти куда-либо нельзя.

Сразу они такими были или стали расти вниз оттого, что их удобряют здесь специальными таблетками?

А мне задавали дурацкие вопросы, я же делал вид, что не понимаю, ибо иначе пришлось бы мне давать дурацкие ответы.

Ночами же я думал. И понял я, что побег — долг мой. Что ошибся. Нигде нет выше.

Никто и не думал, что я могу. Все думали, что я уже исчез. А я вылез из окна, пробежал мимо торчащих из земли уродливых корней перевернутых деревьев, забрался на высоченный забор.

Брат мой — месяц — помогал мне искать дорогу. Но главным моим вожатым была сестра моя — тоска по дому. Я бежал и бежал, продираясь сквозь грязные лохмотья жизни, которыми обросла дорога назад.

...Вот он. Это он? Эта покосившаяся хибара? И этот выживший из ума старый голубь на чердаке — Лаэль?

Подвал.

— Мёрцифель! — позвал я. Но звук без сил упал на пол. Я посмотрел на то место, куда он упал, и увидел крысу. Она улыбалась мне и, мертвенея, силилась что-то сказать... Я похоронил ее возле крыльца.

Пробежав через запущенный сад — через заросли крыжовника и малины,— я миновал то место, где раньше был забор, и очутился в соседнем дворе.

— Дина! — крикнул я.

Тишина поспешила ко мне на зов.

— Дина!!! — крикнул я снова, вкладывая в этот крик всего себя.

Вновь только тишина назойливо вторила мне. И я подумал в этой тишине: «Нет! Не может быть, чтобы все было зря! Все было зря?!» Или это я кричу? Да, я кричу.

Что я видел: деревья здесь точно такие же, как и везде. Вот — из-за крон их испуганно глядит на меня брат мой. А кроны — так близко...

И опять приехала красивая машина, и опять мы двинулись в город корней.

...Я открыл глаза. За окном — вечер. В комнате — тусклое электричество. Я хотел подняться, но, оказалось, я привязан к койке. Но не прочно и не хитро, а так, как привязывают беспомощных и беспамятных. Я легко снял с себя путы и сел на постель.

Что же делать?

Что же делать?