– За мной! – взревел Рудоу и первым бросился по узкой улочке, уводившей вглубь гореванской столицы.

Он шел вперед, не оглядываясь, чувствуя спиной пристальный взгляд Цепного Пса, идущего следом.

В трех кварталах от высадки третьего рукава летианской армии вторжения они наткнулись на гореванских женщин в красных балахонах, стоявших полукругом лицом к появившемуся из-за поворота врагу. Только вот с лицами у них как раз была беда. Рудоу не верил своим глазам, у них не было лиц. Ровная голая кожа, словно это и не лицо вовсе, а коленка. Кто-то стер им лица. И от них веяло такой жутью, что Рудоу, шедший первым, остановился и замер.

Восемь женщин без лиц в красных балахонах остановили продвижение летианского отряда. Бойцы выстроились рядом с командиром и, опустив оружие к асфальту, разглядывали невиданное явление. Никто из них даже и не думал стрелять. Каждый вглядывался в белые ровные пятна кожи на месте лиц и думал о своем.

«Плакальщицы», – подумал Рудоу, что-то он слышал о них, но вот память отказывалась выдавать заложника, воспоминание.

Он пытался вспомнить, усиленно пытался, морща лоб и ковыряясь в памяти, и все это время вглядывался в безликое лицо Плакальщицы, стоявшей впереди всех. Внезапно ему показалось, что гладкая кожа лица Плакальщицы пошла трещинами, измялась, точно папиросная бумага, и изнутри проступили знакомые, любимые до боли черты лица. Рудоу не верил своим глазам, напротив него стояла его мама, старая страдающая мама, смотрящая с укоризной на сына-убийцу. Из ее больших зеленых глаз катились крупные слезы. Она плакала по жизням, отобранным ее сыном, и по его загубленной судьбе.

Внезапно холодная острая мысль пронзила его разум: «Что я делаю? Зачем все эти смерти? Зачем убивать гореванов? К чему лить всю эту кровь? Они же такие же люди, как он, как Медведь и Комар. Почему они должны уничтожать гореванов? Если гореваны не такие, как летиане, разве это повод их ненавидеть?»

И Рудоу стало так тошно и больно, что он выронил автомат, клацнувший об асфальт приговором, и опустился перед Плакальщицами на колени. В этот момент мир вокруг для него перестал существовать. Ни осажденного гореванского города, ни нарастающего грохота боя, ни братьев по оружию, стоявших рядом, ни Цепного Пса, прятавшегося где-то за их спинами, ничего этого не было. Он видел перед собой только глаза своей матери. И из этих глаз ушел укор и осуждение, и там появилось понимание и прощение.

Рудоу почувствовал, что больше так не может. Он не будет больше убивать гореванов. Он не может больше убивать своих братьев, ведь он такой же гореван, как и они. Он почувствовал волну стыда, накрывшую его. Стыда за всех убитых гореванов, начиная с того первого мальчишки, и откуда-то издалека, извне пришло понимание, что он прощен. Ему отпущены грехи. И стало так покойно и красиво на душе, что Рудоу заплакал от счастья.