Завидев выскочившего им на встречу заключенного с автоматом наперевес, летиане опешили, выпустили из рук корчившегося от боли Цепного Пса, тот упал на землю и забился в судорогах, и потянулись к автоматам, висевшим за спиной. Воспользоваться ими они не успели.

Горец моментально сориентировался и первым открыл огонь. Расправившись с надсмотрщиками, он, сам не зная зачем, больше из жалости к нелепому существу, испытывавшему дикие муки, прикончил его короткой очередью. Цепной Пес принял смерть как избавление и затих. Его безумные глаза успокоились, а на лице проступила улыбка.

Никита опустился на колени, силясь унять скачущее встревоженное сердце. В груди болело, и там словно сворачивалась спиралью змея. Горец внезапно разучился дышать, пробовал вздохнуть, но воздух отказывался входить в легкие. Горло горело, а глаза чесались. Никита выронил автомат из рук, он звякнул металлом об лежащий на земле булыжник и упал на выставленные перед собой руки. Стоя на коленях, упершись ладонями в землю, Горец почувствовал, как к глазам подбираются слезы отчаянья и досады. После всего того, что он пережил, после всех испытаний и забрезжившей на горизонте надежды на спасание, он умирал и ничего не мог с этим поделать. Его сворачивало от боли в дугу. Сердце скакало галопом, и Никита понимал, что вот сейчас оно не выдержит и разорвется в клочья, и он умрет, не дожив до спасения, до счастливых слез Ежонка и скупых мужских объятий Бориса Тюрина. И вот когда Никита уже совсем отчаялся, а перед глазами появилась багровая пелена, воздух наконец-то пробился в легкие. Парень сделал глоток живительного кислорода, потом еще, а затем жадно задышал. Боль, терзавшая грудь, медленно отступала. Приступ миновал.

Горец утер грязным рукавом вспотевшее лицо и поднял автомат. У него появился второй шанс. Он тут же дал себе зарок, что, как только доберется до цивилизации, ляжет в медкапсулу на полное обследование. Не хватало еще в век высоких технологий умереть от банального инфаркта.

После пережитого приступа бег давался с трудом, к тому же прямая дорога сменилась петлянием между дыр в бетоне по поляне каменных мешков. Часть мешков ждала своих обитателей, но большая часть была заполнена. Изможденные, истерзанные гореваны смотрели на него снизу с надеждой и тянули к нему руки, умоляя спасти.

Он бежал мимо, приговаривая на ходу:

– Подождите, подождите! Все будет хорошо! Скоро придет спасение. Осталось чуть-чуть.

Захватить пулеметную вышку оказалось проще всего. Летианин оказался настолько поглощен зрелищем прорывающихся на территорию резервации повстанцев, что заметил поднимающегося Никиту в последний момент. И тут охранник сплоховал. Он подумал, что это кто-то из своих, и упустил момент, когда еще можно было повернуть дуло пулемета к лестнице и снять лазутчика. Летианин окликнул Никиту, его глаза расширились от ужаса, увидев коричневую робу заключенного и нашивку – перевернутое вверх корнями умирающее дерево – знак горевана, и в ту же секунду рождавшийся в горле крик затих. Никита спустил курок, и короткая очередь перечеркнула грудь дозорного. Он сделал шаг вперед, покачнулся и, перекувыркнувшись через ограду, мертвым рухнул мешком вниз.