— Лежи-лежи… — Узкая женская ладошка, приятно кольнув холодком, легонько коснулась его груди. — Куда намылился, родственничек?

— А?.. — пробормотал Вадим, пытаясь разглядеть Наталью в хороводе хаотично перемещающихся цветовых пятен. Зрение упорно не желало фокусироваться на чем-либо, приходилось ориентироваться на голос. — Я, это…

Вадим думал, что орчанки давным-давно отучили его стесняться; оказалось, это далеко не так. Ему почему-то стыдно было признаться в давящем на уши желании освободить мочевой пузырь. У него еще не выветрились воспоминания о больничной палате, в которую он угодил после аварии. Врачи и медсестры точно так же укладывали пациента с переломанными ногами в постель и пытались подсунуть утку, но вредный больной хватал костыли и телепал до уборной. Наташа напомнила Вадиму пожилых медсестер, ухаживавших за ним больше месяца. Золотые души, сохранившие тепло и сострадание к людям, не очерствевшие от тяжелой работы и нищенских, словно в насмешку над каторжным трудом, зарплат.

— Ну, герой, куда тебя тащит на этот раз? — ехидно поинтересовалась Наталья. — Тебе лежать надо.

— До ветру бы, — процедил Вадим.

— Горюшко мое, — словно ребенку, тепло сказала Наталья, — давай помогу, что ли; держись, герой ты наш болезный…

Женщина помогла парню подняться и, подставив плечо, довела до туалета. Вадим еле ковылял на подгибающихся и дрожащих ногах. Чувствовал он себя, мягко говоря, неважно. Ощущения были словно у ливера, пропущенного через мясорубку.

— Дальше я сам, — пробормотал он, мягко отставив Наталью и прислоняясь к стене.

Нащупав руками дверь и выключатель, Вадим щелкнул клавишей. Зачем, спрашивается? Зрение по-прежнему показывало сплошную муть. Унитаз угадывался более светлым оттенком внутри белесой кляксы. Дабы не разводить мокроту вокруг белого керамического «чуда», так как с прицелом было туго, и не позориться лишний раз перед нежданной родней, пришлось облегчаться сидя.

— Вадим… — Вместе со словами на Белова свалился целый букет чужих эмоций. Во всем многообразии чувств преобладающим было неподдельное беспокойство за его шкурку. Пораженный настолько объемлющей способностью к эмпатии, которой он раньше не мог похвастать, Вадим чуть не прикипел к унитазу. — Ты там живой?

— Сейчас, выхожу.

— Фу, ты так больше не шути: ушел — и пропал, мне уже дурь всякая в голову лезть начала. Вдруг ты там преставился, на унитазе сидючи. — За грубой попыткой перевести фразу в шутку не получалось скрыть искры радости и облегчения от свалившегося с плеч груза из сковывающих женскую душу переживаний.