— Неважно.

— Не хочешь вспоминать?

— Совершенно.

— Ну и не вспоминай.

Тогда Влад попробовал объяснить, ничего не объясняя.

— Знаешь, — сказал он, — война дает возможность человеку кое-что понять про себя. И приходит мгновение, когда ему это удается. Но потом он с ужасом обнаруживает, что истину, за которой пошел на войну, там найти невозможно. Ее попросту нет. Там вместо истины много-много всяких правд. Своя правда у «гаринчей», своя — у «цивилов», своя — у нас, у «кирпичей», и у наших бравых генералов тоже есть своя правда. И все эти правды раздирают друг друга. И друг друга, и человека, попавшего на войну. На куски раздирают… Они даже убить его могут. Без всяких снарядов и пуль — наповал. Сердце хлоп — и все.

— Это, наверное, смотря какой человек, — заметила Тыяхша.

— Ты о чем?

— Если у человека толстая кожа, то ему все нипочем. Даже на войне. Ведь так?

Влад не ответил. За других говорить не хотел. Мало ли, как и что у других. Пусть за себя сами отвечают — толстокожие они там, не толстокожие. О себе-то трудно сказать что-то определенное. Спросит кто: а ты какой? — черта два ответишь. Можно сказать, какой из себя в данную секунду. И то с огромной долей условности. Соврав процентов на девяносто девять. А вообще, в целом по жизни — так и вовсе сказать ничего нельзя. Любой человек по натуре, что древнегреческий бог Протей. Все время меняет свой лик. Любая ипостась у него истинная, а единой — нету. И не было никогда. И не будет.

Поэтому ничего Влад на этот счет Тыяхше не ответил. Зато сам начал расспрашивать о том, что его мучило со страшной силой уже без малого сутки.

— Слушай, подруга, можно у тебя про одну вещь спросить?

— Спрашивай, — разрешила Тыяхша.

— Только пообещай говорить правду.

— Не буду обещать.

— Почему?

Девушка многозначительно повела плечом:

— Мало ли. Кто знает, что у тебя на уме? Обещание — не та вещь, которой можно разбрасываться.

— Ладно, — отступил Влад. — Пусть так. Все равно пойму, врешь или нет.

— Не пыхти, землянин. Говори, чем озаботился?