— Иди.

Дверь закрылась. Храмовник издал странный смешок и лукаво взглянул на чжана:

— А ты, Лю? Ты бы согласился забыть три последних месяца своей жизни в обмен на деньги и расположение начальства?

— На таких, как я, очень трудно воздействовать, Учитель. Даже псионикам.

— Это зависит от опыта и знаний псионика.

На лице юноши мелькнул страх.

— Боишься, — с удовлетворением отметил храмовник. — Это хорошо. Значит, не дурак. А чего боишься-то?

— Если я не смогу доверять себе, то кому я смогу тогда доверять, Учитель?

— Ну как же. Конунг, Храм, Всеотец, наконец… — фальшиво улыбаясь, предложил душевед.

Чжан молчал, прикрыв глаза. Его утонченное и бесстрастное лицо напоминало фарфоровую маску.

— Ну вот: ушел в защиту. Что же ты так?

Молчание.

— А удар не держишь. Ничего, это наживное. Правильно боишься, мальчик. Очень правильно. Понимаешь теперь, почему Харальд Великий вырезал всех друидов, до которых смог дотянуться? И почему псионикам на службе конунга вбивают верность Мидгарду на соматическом уровне? Кто-то скажет «жестокость», я скажу — «разумная предосторожность». Всеотец создал косную материю и сделал человека властным над ней. Но неконтролируемая власть над чужой душой — это страшно.

— Разве то, что я сделал с этими рабочими, не является таким же насилием над душой?

— Что ты сделал? Добавил немного Силы, чтобы помочь ему забыть? Здесь нет насилия. Ты смог заставить его забыть потому, что он хотел забыть. Он согласился забыть еще три месяца назад, когда получал от меня установку. Без этого согласия хоть десяток соматиков могут поджаривать его мозги через хугхельм до второго Катаклизма.

— Учитель… — Голос послушника дрогнул.

— Да, Лю.

— Скажите, а вы знаете, зачем на Маркланд согнали столько рабочих?

Храмовник шагнул вперед. Его холодные белесо-голубые глаза впились в лицо чжана. Безмолвный поединок продолжался не более нескольких секунд, затем юноша покраснел и отвел взгляд.

Губы душеведа сложились в глумливую ухмылку: