Едва ли кто-то из танцоров смог бы сказать, сколько прошло времени. Час? Три? Минуты спеленались в тугой кокон, вне которого само понятие «время» теряло смысл. Ночь. Алые жаркие угли на месте былых костров. Утоптанная земля под ногами и сухой отрывистый голос барабана.

Шаг. Еще шаг.

Руки, ноги, веки налились свинцовой тяжестью. Сейчас бы упасть, закрыть глаза…

Не сметь! — ругался барабан. Нет, нет, нет. Танцуй, пока можешь. Иди, пока дышешь. Дальше, дальше, дальше…

— Не могу больше! — всхлипнул кто-то за спиной.

— Можешь, — голос Сигрид. — Танцуй!

Хлопок. Взяться за руки.

— Я разочарован, — сказал отец, и лицо его выразило усталое отвращение. — Ты опозорила меня и весь наш род.

— Это неправда!

— Уничтожила все, что мы строили годами, предала свою страну.

— Папа!

— Иного и не стоило ожидать. Ты же женщина.

Он отвернулся, сделал два шага и почти сразу скрылся в раскинувшем повсюду свои щупальца белесо-сером тумане.

— Папа, подожди! Папа, послушай!

Она рванулась за ним, захлебнулась криком, продралась сквозь влажную серую паутину только для того, чтобы провалиться по пояс в черную жижу.

Еще шаг по пояс в грязи. Второй шаг. На третьем нога не встретила опоры, девушка потеряла равновесие и ухнула в трясину.

Горькая гадость забивалась в рот, в нос. Звуки исчезли, что-то живое, холодное и гладкое скользило по коже, обматывало, сжимало кольца. Трясина, вокруг ненадежная дрянь — не суша, не вода. Не пройти, не поплыть, но утонуть хватит. Она барахталась, руки шарили над головой, натыкались на что-то гибкое, живое. Воздуха почти не осталось…

— Держись!

За шиворот дернула чужая сильная рука. Воротник форменной куртки затрещал, но устоял. Девушка, задыхаясь, вывалилась на камень, желудок скакнул куда-то к горлу, и ее вытошнило проглоченной жижей.