Увлёкшись столь занимательным предметом, я не заметил, как подошёл Садыков. И едва успел перевести бинокль на берег — не хватало ещё, чтобы подчинённый, застал меня за разглядыванием смазливой иностранки! Поручик подчёркнуто-официально козырнул и отрапортовал, что вещи погружены, можно съезжать на берег. Казённый стиль видимо, должен был подчеркнуть, что с этого момента он полагает свои полномочия по охране моей драгоценной особы вступившими в силу.

На фелуке, доверху заваленной багажом экспедиции, уже разместились забайкальцы — все, как один, с непроницаемо-серьёзными физиономиями. Урядник, вооружившийся по случаю прибытия в заграничный порт, „Кольтом“ и шашкой, грозно нависал над лодочником. Несчастный египтянин тоскливо озирался и, кажется, не рад был, что подрядился везти таких страшных господ. Одно ухо у него распухло и было заметно больше другого — станичники успели наладить взаимопонимание привычными им методами.

Бросив прощальный взгляд на „Леопольдину“ и её прекрасную владелицу, я спустился в фелуку. Весло на корме заскрипело, между лодкой и бортом возникла полоска грязной воды. Я невольно вздрогнул — покидая пароход, мы расставались с последним клочком русской территории, — и зачем-то потрогал рукоять револьвера, торчащую из кобуры. А это не годится: ежели меня так трясёт с первых минут экспедиции, что-то будет дальше?

Рукавишников встретил нас прямо на пристани. Он давно уже ждал пароход — я сам отсылал телеграмму, извещая о нашем прибытии. Мы обнялись и, оставив забайкальцев разбираться с багажом под присмотром Антипа, отправились в резиденцию русского консула. Тот принял нас весьма любезно и вручил мне телеграмму Эверта с предупреждением: в Александрии экспедицию могут ожидать неприятные сюрпризы. Барон писал намёками — хотя депеша и была зашифрована, но хозяйничали на телеграфе отнюдь не местные жители, а истинные правители Египта, англичане.

Но как, скажите на милость, уберечься от британцев в самом сердце их владений? Консул предусмотрительно снял для экспедиции особняк в „посольском квартале“ Александрии, и на всякий случай, засыпал меня советами по части осмотрительного поведения. В этой заботе угадывалось нежелание вешать себе на шею обузу: официальная депеша обязывала дипломата содействовать гостям, но поссорься они с подданными королевы Виктории — расхлёбывать последствия придется ему, а не чиновникам из Петербурга.

Я с любезной миной заверил его, что буду соблюдать осторожность, и вообще, сверх необходимости в городе мы не задержимся. На том и распрощались; после лёгкого обеда („ланча“, как здесь называют его на английский манер) мы отправились в свою новую резиденцию, где уже вовсю хозяйничал Антип. Матросы, прибывшие в Александрию полгода назад на борту клипера „Крейсер“ и оставленные для охраны консульства, были откомандированы в наше распоряжение. Я хотел было отказаться, но, потом передумал — „крейсерцы“, успевшие освоиться в городе, могли оказаться нам полезны. Один из них, сорокалетний кондуктор с георгиевской медалью на форменке, отправился с запиской для Эберхарта во дворец хедива, а мы с Рукавишниковым уединились, чтобы за чаем (расторопный Антип первым делом извлёк из багажа самовар) обсудить новости — как петербуржские, так и местные, александрийские.»