Стрелки часов показывали третий час пополуночи; крики и пальба в Старом Городе поутихли, но патрулей на улицах меньше не стало. И не только египетских стражников — появились шотландцы в клетчатых килтах, красных куртках и смешных шапочках-гленгарри на рыжих головах. Вот с этими шутить не стоило: кондуктор отозвался о «юбочниках» с уважением и плохо скрываемой злобой — уж чего-чего, а драк по кабакам с шотландскими стрелками он за свою службу повидал немало.

До утра решили пересидеть в заброшенном пакгаузе — надо было дождаться Антипа и посланного за ним казачка. Но, как выяснилось, отставной лейб-улан так и не успел добраться до консульского особняка.

— Вас, вашсокородие, дамочка спрашивает, которая с «Леопольдины». Это ейная яхта — она возле нашего пароход стояла, помните? Дамочка нас на улице повстречала, когда мы к германскому послу багаж волокли. Мы поначалу хотели её послать куды подале — так она заявила, что ежели мы сейчас её не послушаем, то сдаст нас энтим, в юбках, али хедивским стражникам! Вот и пришлось вести ее сюда, уж не обессудьте, вашсокородь! Степан на пирсе, с барахлишком остался, а я к вам побёг…

Степаном звали забайкальца, посланного в помощь Антипу.

— …чтобы, значить, дамочку сопроводить. Она ж малохольная, а ну, как, и правда стражу покличет?

Дослушав доклад, Леонид Иванович в сердцах сплюнул под ноги. Было с чего впадать в отчаяние: имущество экспедиции, вместо того, чтобы лежать в кладовых консульства, валяется на пирсе, а их самих ищут по всему городу. Поручик сочувственно посмотрел на начальника — и принесла нелёгкая эту бельгийско-подданную!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Из переписки поручика Садыкова c мещанином Картольевым. «Привет тебе друг Картошкин! С тех пор, как я закончил прошлое письмо, миновало всего несколько дней, но событий в этот краткий промежуток времени уместилось столько, что мне порой мнится, что всё это происходит в дурном сне. Из экспедиции военно-топографического ведомства Российской Империи мы превратились в банду шишей, разбойников, которых ловят по всему Египту с собаками и городовыми. Ну, насчёт собак я, положим, преувеличил, не выведено ещё породы, способной отыскать след дичи на море. Что до остального — чистейшая правда. Из Александрии мы бежали, как пишут в авантюрных романах, „затылками ощущая горячее дыхание погони“. Но, на наше счастье, и здесь нашлась христианская душа, протянувшая нам руку помощи. Я и по сей день пребываю в недоумении — конечно, неприятности ожидались, но чтобы убивать вот так, в первый же день, безо всякого предупреждения? Хотя, чего ещё ждать, коли уж связался с роковыми тайнами? Прости, дружище, что не посвящаю тебя в подробности, но материи эта чересчур деликатны, чтобы доверять их бумаге. Да я и сам не вполне осведомлён — вокруг начальника экспедиции, господина Смолянинова постоянно возникают такие удивительные обстоятельства, что впору за голову хвататься. Мы покинули город Птолемеев и Клеопатры на борту яхты „Леопольдина“. Вырвались из капкана, оставив в зубах преследователей клоки шерсти — во время перестрелки был легко ранен один из забайкальцев. К тому же, на вороту у нас виснут александрийские находки: оставить их в консульстве, что германском, что российском, мы не рискнули, вот и приходится тащить с собой неизвестно куда. Сейчас все заколочено в крепкий ящик, возле которого день и ночь дежурит вооружённый часовой — обыкновенно, кто-то из забайкальцев или кондуктор. Ночами на пост заступает подстреленный казак — рука на перевязи не мешает ему управляться с револьвером. А ноющая боль гарантирует, как он сам божится, бессонницу. Так вот, о яхте. Она принадлежит некоей Берте Шамплотрейн, подданной бельгийской короны, французской гражданке, жительнице Североамериканских Соединённых Штатов и Бог знает ещё каких стран. Сейчас над кормой „Леопольдины“ полощется бельгийский штандарт; признаюсь, у меня душа уходила в пятки, когда яхта проходила мимо высокого борта британского броненосца, и я ждал оклика, гудка, а то и предупредительного выстрела… Но обошлось: белой тенью скользнула на внешний рейд и растворилась в просторах Твердиземного Моря. Если англичане и догадались, куда мы исчезли, то не приняли мер к розыску: во всяком случае, броненосный корвет „Акилез“, несущий стационерную службу в Бур-Саиде, куда мы вскорости прибыли, не проявил к нам ни малейшего интереса. „Леопольдина“ благополучно миновала Суэцкий канал, и теперь вокруг нас — воды моря Красного, отделяющего, как тебе, надеюсь, известно, африканский континент от Аравийского полуострова, славного Чёрным камнем Каабы, шейхами, и прочими верблюдами. Более никаких достопримечательностей в этом унылом краю нет, разве что, неимоверное количество песка да горячий ветер, который с завидным постоянством дует со стороны Аравийских пустынь, окутывая морской простор желтовато-серым пыльным маревом. Жара стоит ужасная; май катится к лету, и находиться на палубе вне спасительной тени тента решительно невозможно. Даже морские зефиры не спасают от палящего солнца и духоты: напитанные пылью, они покрывают серым налётом любую подходящую поверхность, скрипят песком на зубах и вообще, заставляют вспомнить о туркестанских солончаковых пустошах, по которым твой покорный слуга немало побродил во времена оны. Правда, белых проплешин соли и чахлых кустиков саксаула здесь не видно: вместо них по оба борта раскинулась морская гладь. То там, то здесь она испятнана лоскутьями парусов, и даже на Волге, вблизи Нижнего Новгорода, в дни ежегодной ярмарки, я не видел такого количества лодок, лодчонок, фелюк и бог знает ещё каких посудин! Некоторые из них, думается мне, снуют в этих водах со времён Синдбада. „Леопольдина“ прорезает морское многолюдье подобно великосветской даме, случайно оказавшейся на запруженной нищими паперти. То и дело за яхтой пристраивается лодчонка; с неё кричат, машут руками и тряпками. Мы не останавливаемся — по уверениям капитана, это с одинаковым успехом могут оказаться и торговцы жемчугом, предлагающие свой товар по бросовым ценам, и пираты, которые не переводятся на берегах Красного моря, несмотря на присутствие здесь военных судов великих держав. Но я снова отвлёкся: пора внести ясность и насчёт яхты, на которой мы совершаем плавание, и насчёт её очаровательной хозяйки. Я, как тебе известно, не склонен, очертя голову, бросаться за всяким симпатичным личиком и газовым шарфом, что мелькнут на горизонте. Дома, в нашем Кунгуре меня ждет невеста, и я, как добропорядочный христианин и человек благовоспитанный, намерен хранить ей верность, в том числе и в помыслах, как учит нас Святое писание. Но и у меня дрогнуло сердце, когда я впервые увидел мадемуазель Берту — как сидит она на корме „Леопольдины“ в плетёном кресле из бирманской лозы „ротанг“, с книгой в руке, прикрываясь от солнца легкомысленной шляпкой с лентами. Красота этой женщины почти совершенна. К тому же, в отличие от чопорных англичанок, мадемуазель Берта необычайно проста в общении — сказывается, вероятно, временное проживание в САСШ, где публика ни в грош не ставит европейские титулы и прочие генеалогические выкрутасы. Матушка ее родом то ли из Марселя, то ли из Неаполя: итальянская кровь ощущается если не во внешности, то в темпераменте. Отец мадемуазель Берты, бельгийский банкир, не занят хлопотами по бесконечному бракоразводному процессу, с головой погружён в малопонятные биржевые игры. Дочка тем временем, не скучает: она прослушала курс древней истории в Берлинском Университете и теперь путешествует в поисках подходящего предмета исследований. Узнав о нашем интересе к египетским и прочим древностям, девица пришла в восторг и пожелала немедленно присоединиться к экспедиции. Для этого она разыскала нас на задворках Александрийского порта, где — о ужас! — вместо приличных учёных перед ней предстала шайка оборванных, вооружённых револьверами разбойников, поставивших с ног на голову всю Александрию. К чести мадемуазель Берты надо признать: это нисколько не поколебало её решимости. Наоборот, сообразив, что деться нам некуда, она припёрла начальника экспедиции к стенке, да так, что впору было задуматься о предложении урядника — „тюкнуть вертихвостку по маковке, да и спустить с пристани под сваи“. Разумеется, я шучу; не заподозришь же ты своего друга, в намерениях причинить хоть малейший вред женщине? Ещё до рассвета имущество экспедиции и все её члены оказались на борту яхты. Мадемуазель Берта пришла в восторг, узнав, что наш путь лежит в Занзибар: её, оказывается, давно привлекают древние христианские святыни Абиссинии, а раз уж по пути туда всё равно придётся пройти Суэцким каналом, так почему заодно не оказать услугу русским археологам, попавшим в непростую ситуацию? К тому же, она недолюбливает англичан, полагая их слишком высокомерными, и рада любой возможности натянуть гордым бриттам нос. Решено: „Леопольдина“ доставит нас в Занзибар, а далее отправится по своим делам, но не стану скрывать — я, чем дальше, тем сильнее проникаюсь уверенностью, что этим наше знакомство не завершится. Писано 27 июня сего, 188… года на борту яхты „Леопольдина“ в Красном море.»