– Моей породы? – переспросил я, прекрасно понимая, кого она имеет в виду, но эта реплика давала мне возможность отделить себя от остальных.

Снаружи, за узким окном, прошипел на заходящее солнце орнитон.

– Соларианской империи, – уточнила Валка.

Я поджал губы, зацепившись за обломанный край резца – память о схватках на Колоссо:

– Мне мало что известно об экстрасоларианцах.

Я не знал, как продолжить этот разговор, и решил свернуть в другую сторону:

– Так, значит, эти… Тихие… они и есть предмет ваших исследований, а вовсе не умандхи?

Доктор Ондерра сделала еще один, более размеренный глоток, осознавая теперь ценность вина. Затем решительно кивнула и отбросила со лба волосы, на мгновение задержав пальцы в темно-рыжих локонах:

– Как скажете.

– Я все еще не верю, что это тайна, что это правда.

– Ваши великие дома скрывают всю информацию, – сказала Валка. – Они контролируют доступ к инфосфере и ограничивают путешествия между мирами, разрешая их лишь немногим избранным, и позволяют Капелле на каждом шагу применять грубую силу. Вы и не могли ничего знать.

– Мы… Великие дома ничего не позволяют Капелле. Она действует самостоятельно. Инквизиция скорее предпочтет уничтожить планету, чем допустит распространение ереси. И у нее есть средства для этого. Эпидемии, атомики, оружие, оставшееся от мерикани. Эта штука, доктор, способна расколоть планету.

– Ересь… – гаркнула Валка совершенно не по-женски.

– Правда – это преступление[23] и так далее.

Я махнул рукой, пытаясь припомнить, откуда взял эту цитату. Гибсон наверняка сказал бы, но его больше не было со мной.

– Грех, – сказала она, и ее лицо превратилось в мрачную маску.

– Прошу прощения?

– Вы, имперцы, приравняли друг к другу грех и преступление. Вы не способны увидеть правду, даже если она будет танцевать перед вами обнаженной.

– Я способен, – с вызовом заявил я, но в манеры Адриана Гибсона прокрались остатки прежней надменности палатина Адриана Марло. Я посмотрел на все еще предательски мерцающее в воздухе голографическое изображение.

Валка поднялась, оставив пустой бокал на сервировочном столике между нами.