– Никаких шуток, – сказал я и бросил свой дисраптор солдатам, стоявшим у меня за спиной. – Только правда. Вы не хотите говорить со мной?

После недолгого бормотания снова донесся четвертый голос:

– Я иду к тебе. Мы будем говорить.

Я заметил какую-то перемену, не в интонации чужака, а в выборе слов. До этого момента разговор был не равноправный, каждая сторона использовала активные формы, описывая себя, и пассивные – обращаясь к слушателю. Но в последней фразе четвертый голос – принадлежавший, как я предположил, их командиру – применил пассивную форму в отношении себя и своих солдат. Я понял, насколько показательна и красноречива эта перемена. Они потеряли инициативу. До этого момента я даже не догадывался, как языковые формы могут показать согласие, когда все говорят в одном тоне. Будущий схоласт внутри меня пребывал в безмолвном восхищении, но зазвучавший в голове голос отца заглушил этот восторг. Время для него еще найдется.

Обернувшись, я крикнул Бассандеру и Олорину:

– Я буду говорить с их командиром около алтаря.

Если они и были удивлены этой новости, то не подали вида. Через мгновение Бассандер Лин пробрался мимо своих солдат и заявил:

– Я пойду с вами.

– Да, конечно, – кивнул я и посмотрел на свои руки: они больше не тряслись. – Думаю, все должно получиться.

Вечность в молчании. В тишине мира, темноте и одиночестве сердца. В таких случаях мгновения длятся бесконечно, а четыре десятка шагов по гладкому полу превращаются в эпохи. Я шел впереди Бассандера Лина и чувствовал всю тяжесть взглядов чужаков, направленных на нас… на меня. Если сьельсины и возражали против присутствия лейтенанта, то никак не показали этого. Они хранили напряженное молчание, настороженные, как вечные звезды, что притаились где-то за каменной толщей, составлявшей крышу нашего мира. Мы с Бассандером остановились посреди империи тишины.

Затем послышались тяжелые шаги. Один, другой, третий.

Капитан сьельсинов появился из темноты и встал, тяжело опираясь на одну из наклонных колонн, окружавших алтарь. Существо держало свой шлем на сгибе длинной, почти в рост человека, руки. Приближаясь, оно поджало губы и оскалило острые зубы. Ни одно мудрое изречение схоластов не пришло мне на ум, ничего, что помогло бы сдержать ярость или страх. Но я и не нуждался в этом, потому что ярости во мне не было. Как и страха. Я чувствовал ясность. Незамутненность. Готовность. Как только я погрузился в темноту, прочь от света и порядков мира, в котором я прозябал столько лет, все проблемы этого упорядоченного мира унесло прочь.