– Оно станет… может когда-нибудь стать аэтой, – ответило Уванари и сменило тему. – Ты должен убить меня. Это выход. Если тебе действительно жаль, это единственный выход.

Холодный камень застрял у меня в горле, холодный, твердый, мертвый уголек, без огня искупления, о котором говорится в древних легендах. Он мешал мне говорить, тем более – с Уванари. Я сумел подобрать слова только на галстани:

– Я хотел помочь. Хотел… сделать лучше…

Пол блестел, как лезвие ножа, потертый, исцарапанный, вычищенный. Сколько людей окончили жизнь в этой камере, зачеркнув прошлое и будущее своей истории?

– …Это моя вина.

Вот что имел в виду Гибсон, говоря об уродстве мира.

Переключившись на язык сьельсинов, я сказал:

– Я не могу это сделать.

– Ты должен. Это ndaktu.

«Милосердие». Нет, своего рода ритуальное милосердие. Я попытался вспомнить точное значение слова с почти юридическим смыслом и снова спросил:

– Уванари, где находится ваш флот? Где твой народ?

Оно отрицательно покрутило головой, казалось, на грани истерики:

– Нет, нет.

– Я хочу установить контакт с ними. Должен быть какой-то способ. Способ, при котором они ничем не будут рисковать. Я хочу, чтобы ты, и Танаран, и все остальные вернулись домой. Честное слово.

Я не был лжецом, ситуация заставляла меня стать им. Что бы я ни сделал, что бы ни узнал – все это обязательно будет извращено. Мне вспомнились последние слова одного древнего генерала, смысл которых затерялся во времени или же и вовсе никогда не был по-настоящему понят: «Как же я выйду из этого лабиринта?»[28] Но я продолжал идти, подобно Тесею: только вперед, только вниз, ни разу не свернув влево или вправо. Я был частью этого ужаса, как лис бывает частью охоты, а кролик – частью собачьих бегов. Я искал выход, прекрасно понимая, что все сказанное и сделанное мной они обратят в свою пользу. Но мог ли я поступить иначе?

Ичакта сплюнул на решетку у основания креста:

– Я не предам свой народ. Не отдам его тебе, yukajjimn.

– Это нужно понимать как «паразит»? – пробормотал я на галстани.

Разочарованный поражением, я опустил голову и потер глаза. Мы больше не обращались друг к другу по имени. Однако одно я все-таки для себя уяснил: мне нужно поговорить с Танараном, а не с Унавари. И я собрался уходить.

– Подожди, – сказал сьельсин.