Хотя руки его были растянуты в стороны, катары закрепили свою жертву на регулируемом кресте в сидячем положении, набросив одеяло на грязное обнаженное тело ичакты. Оно сидело, раскинув руки и отвернув лицо. Сидело и молчало. В детстве я читал о святых мучениках в древних религиях, мужчинах и женщинах, замученных до смерти за непоколебимую веру в ныне забытых богов. Капелла заимствовала этот образ для поклонения героям, посвятившим свои жизни Империи либо пожертвовавшим жизнью ради нее. Образ человека, привязанного к дереву или кресту, обратившего к небесам лицо, исполненное не боли, а тихой набожности. Демонический облик ксенобита с белыми костяными рогами казался почти оскорбительной пародией. Почти богохульством, даже для того, кто, как и я, не собирался молиться.

– Ты должно сообщить нам что-нибудь.

– Все, что мне осталось сделать, это умереть, – сказало Уванари, и я почти услышал, как Гибсон осуждает существо за театральность, как когда-то меня самого. – Я совершило ошибку, когда решило сдаться. Я знало, к чему это приведет.

Я смотрел на его ожоги, засохшую кровь на пальцах и полоски содранной кожи.

– Тогда почему же ты это сделало?

– По той самой причине, которую ты назвал.

То, что сделало затем существо, я не забуду никогда, это движение, словно лазерным лучом, отпечатано в моей памяти. Оно покачало головой. Не вытягивая шею, что обычно обозначало у сьельсинов «нет» или «да», а чисто человеческим жестом, которому, вероятно, научилось, разговаривая со мной.

– Это не моя война, так же как и не твоя. Мы получили ее в наследство, как и вы. Когда ты об этом заговорил, я осмелилось на надежду.

– Есть одно высказывание, – я выпрямил спину и выставил вперед подбородок, – мой учитель говорил, что надежда – это дым.

Не знаю, что заставило сьельсина медлить с ответом – раздумья или боль.

– Похоже, оно было мудрецом.

– Он, – поправил я.

Сьельсин с шумом выдохнул воздух через косые носовые разрезы, а я продолжил:

– Ичакта Уванари, я хочу вернуть тебя к твоему народу. К твоему аэте.

«К твоему хозяину? Владельцу? Создателю?»

Что за огонь вспыхнул в глазах Уванари? Надежда?

«Надежда – это дым», – прошептал мне в ухо голос Гибсона. Часть моей души.

Уванари подняло глаза к потолку и сказало, словно обращаясь к невидимым наблюдателям – инквизиторам, логофетам – или, возможно, еще более невидимым и неслышимым богам:

– К моему народу? После всего, что сделал твой народ? Думаешь, мой хозяин поблагодарит тебя за это?

Оно попыталось пошевелить ободранной рукой в электромагнитном фиксаторе.