– Они против Старого и, – он на миг смолк, набирая в грудь воздух и взревел громче прежнего, отсекая и себе, и остальным бойцам путь назад: – И мы – с ними!

Внутри, «Отсек Богов», так, со слов Напа, Савф назвал эту лабораторию, было практически пусто – хоть в футбол играй, появись у кого подобное желание. Лишь у дальней стены, отстоя от её золотистой поверхности на пару метров, стояло нечто вроде шкафа, сквозь прозрачные створки которого, проглядывали непонятные, смазанных очертаний, лучащиеся серебром и золотом объекты.

Вообще, надо заметить, что всё здесь было наполнено светом этих драгоценных металлов.

Главную роль в отделке, играло, конечно, золото.

Оно было в помещении повсюду – пол, стены, потолок, и даже входная дверь, наполовину втянутая в стену, всё было покрыто, или сделано, из жёлтого металла. Серебра же, игравшего в этом концерте, вторую скрипку, серебра, было сильно меньше – на долю этого элемента выпала роль рамок и технических деталей. Так, серебром были отделаны тёмные сейчас экраны приборов, из него были сделаны рычажки тумблеров, шкалы, с ручками полукруглых верньеров, кое где нарушавшие безраздельный золотой простор стен. Ещё из благородного металла были выполнены гофрированные трубы, во множестве спускавшиеся с жёлтого потолка у дальней, той самой, где был шкаф, стены.

– Однако! – Покачал головой Чум, вытаскивая из ножен небольшой, обоюдоострый кинжал: – Такое богатство – и без охраны?!

Он уже было вознамерился срезать стружку с края выступавшей из стены балки, как голос Змеева, наполнивший собой всё помещение, вынудил его опустить клинок.

– Лучше не стоит, мой дорогой друг, – властные, барские, или вернее сказать – божественные интонации, опустили лезвие к полу, подавляя любые враждебные желания людей и, одновременно, мягко замещая их раскаянием от задуманного.

– Когда вы сюда только зашли… Нет, не так, – продолжил невидимый Савф: – Иг? Когда я увидел тебя – ещё там, в Кольце, мне стало забавно. Как же, впервые за тысячелетия, и живой человек оттуда?! Тогда, я задумался – а что мне с тобой делать?

– Со мной? – Маслов, прежде уже испытавший на себе подобное, изо всех сил боролся с оцепенением, рождённым властным голосом: – Ты. Думал. О. Мне? – Он был единственным, кто ещё стоял – пусть сильно наклонившись вперёд, пусть придерживаясь рукой за стенку, но он стоял, превозмогая разрывавшее его желание.

Единственное.

Самое важное в жизни.

Непреодолимое.

До боли в пальцах вцепившись в выступ, преодолевая тошноту и поплывшие перед глазами круги, он гнал прочь навязанное Божественной волей наваждение.