Но сегодня она, видно, слишком торопилась. Эрих уловил лишь след ее духов, слабый и едва ощутимый. Судя по всему, она ушла достаточно давно, даже не став его будить. Это было обидно, но Эрих, коротко шмыгнув носом, заставил себя взбодриться. Сопляков и нытиков в «Дрекслерюгенд» не берут. И вообще, хочешь разводить сырость — записывайся в вассермейстеры.

Эрих встал и, ежась от утренней майской прохладцы, заглянул в гостиную, которая играла и роль столовой. Так и есть, пусто. Ни души, лишь оставленные в спешке вещи напоминают о том, что кто-то совсем недавно здесь был.

На кресле лежал брошенный впопыхах отцовский пиджак. Вечно отец бросал его на этом кресле, отчего рукава заминались, а мать его за это корила. Но есть, однако, в мире вещи еще более постоянные, чем воздушные течения. В пепельнице обнаружилась полуистлевшая папироса, на столе — раскрытая книга, которую мать читала обычно за завтраком.

Судя по всему, родители были здесь совсем недавно, и Эрих непременно застал бы их, если б проснулся двадцатью минутами раньше. Но ничего не поделаешь. Отец уходил раньше всех, на рассвете, по заводскому гудку. Мать тоже редко задерживалась с утра дома. В этот раз она, видимо, не успела дождаться его пробуждения. Обидно, конечно, к тому же, остался без какао, но не самая страшная штука в жизни, если разобраться.

Первым делом он прошел в ванную комнату и принялся шумно умываться и лить на лицо ледяную воду, фыркая и лязгая зубами. Поначалу от холода пробирала дрожь, но кожа быстро налилась приятным жаром, в теле проснулась знакомая бодрость. Эрих относился к нему без снисхождения, и оно это знало. Будь ты хоть трижды магильер, а тело запускать нельзя. Когда их класс в прошлом году был в походе на Рейне, Эрих видел старших мальчишек из другой школы — загоревших до бронзового оттенка, сильных, смешливых. Они выглядели как юные боги, и Эрих поклялся, что к четырнадцати годам сам будет не хуже.

С преувеличенным старанием почистив зубы, Эрих вернулся в столовую. Глядеть на оставленные второпях родителями вещи отчего-то было тяжело. Точнее, само сердце тяжелело, когда он видел медленно остывающие следы их недавнего пребывания. Вместе с тем, Эрих поймал себя на том, что подолгу смотрит на эти вещи, пытаясь ощутить их запах, отчего подолгу безотчетно замирает на одном месте. Словно они несли на себе какой-то отпечаток, который очень важно было рассмотреть. Рассердившись на себя за детскую сентиментальность, Эрих быстро и решительно навел в столовой порядок. Сигарету вытряхнул в мусорник, а книгу матери, заложив шпилькой, препроводил в гостиную.