– Да, – вещал он на всю залу, – мы знали айильцев как свирепых бойцов, Ганн и я, но времени на колебания не было. Выхватил я свой добрый меч и пришпорил своего Льва…

Перрин вздрогнул, не сразу поняв, что рассказчик говорил о своем коне по кличке Лев. «Надо же, поверить, будто он на льве верхом разъезжает!» Перрину стало немного стыдно: хоть не нравится ему этот человек, это не причина считать, будто охотник дойдет до такого откровенного бахвальства. Не оглядываясь, Перрин поспешил за порог.

Народу на улице перед гостиницей было никак не меньше, чем в самой гостинице, – те, кому не досталось местечка в общей зале, заглядывали в окна, и чуть ли не вдвое больше любопытствующих толпилось около дверей, жадно ловя каждое слово Орбана. На Перрина никто не оглянулся, хотя до его слуха донеслись недовольное бормотание и жалобы тех, кому пришлось, пропуская юношу, отступить от двери.

Похоже, у гостиницы собрались чуть ли не все, кто вышел этим вечером на улицу, поскольку Перрин, шагая к площади, никого не заметил. Порой в освещенном окне мелькала чья-то тень, но больше никого. Правда, у Перрина было такое чувство, будто за ним следят, поэтому он беспокойно оглядывался. Ничего, только затянутые пологом ночи улицы, испещренные точечками светящихся окон. Но окна, выходящие на площадь, были темны, кроме трех или четырех – на верхних этажах.

Виселица стояла так, как он помнил, человек – айилец – по-прежнему сидел в клетке, которая висела выше, чем мог дотянуться Перрин. Айилец, по-видимому, не спал: по крайней мере, сидел с поднятой головой, но ни разу не опустил взор на Перрина. Камни, которыми в него бросали мальчишки, валялись под клеткой.

Клетка висела на толстой веревке, привязанной к кольцу на одной из верхних перекладин. Затем веревка через тяжелый шкив на поперечине была протянута вниз и обмотана вокруг пары штырей, вбитых по обе стороны опоры футах в трех от земли. Свободный конец веревки валялся у подножия виселицы, небрежно брошенный и кое-как свернутый.

Перрин вновь оглянулся, осматривая погруженную во тьму площадь. Чувство, что за ним следят, не оставляло его, но он ничего не заметил. Потом прислушался – и ничего не услышал. Он чуял дымки каминных труб, запахи кухни из домов, а от мужчины в клетке – запах человеческого пота и засохшей крови. Страхом от человека не пахло.

«Его вес, да еще и клетка», – думал Перрин, приближаясь к виселице. Он не знал, когда решил сделать это и решил ли на самом деле, но понимал, что именно так он и намеревался поступить.

Упершись ногой в массивный опорный столб, Перрин всем своим весом налег на веревку и немного приподнял клетку. Появилась небольшая слабина. Судя по тому, как дернулась веревка, человек в клетке наконец-то зашевелился, но юноша слишком спешил, чтоб бросать задуманное на полдороге и объяснять узнику, что делает. Слабина позволила размотать закрученную вокруг штырей веревку. По-прежнему упираясь в столб, Перрин, перебирая руками, быстро опустил клетку на плиты мостовой.