Можно без преувеличения назвать поселившегося в копхунде паразита всемогущим, но, к сожалению, его всемогущество не простиралось дальше вытянутой руки.

Навах непонятно называл живорезов сборищем воинствующих “анархистов”. Он несколько раз пытался объяснить Свордену что же это такое, но от тарабарских слов “демократия”, “тоталитаризм” у того начинала болеть голова, и Навах прекращал его мучать.

И еще Навах называл Чудесника “интеллектуалом”, тоже кехертфлакш что означавшее, но Сворден понял это так – у Чудесника от всей Наваховой тарабарщины голова не болела или, по крайней мере, он терпеливо ее переносил.

Вот и сейчас приход Свордена лишь на короткое время прервал их глубокомысленный разговор.

– Я много размышлял о том, что вы мне рассказали, друг мой Навах, – сказал Чудесник мягким, мурлыкающим голосом, какой он обычно выбирает при разговоре с больными или ранеными живорезами. – Все это очень интересно…

Навах невежливо захихикал, и Чудесник прервался, дожидаясь тишины.

– Простите меня, друг мой Чудесник, – вытер слезы Навах. – Но ваши слова напомнили мне речь какого-нибудь нашего мудреца, которому бы вдруг рассказали о Флакше и трахофоре. Он бы так и выразился: “все это очень интересно”, прежде чем прогнать взашей за безответственные фантазии.

– Да, – подтвердил Чудесник. – Вы предвосхитили меня, друг мой Навах. Именно это я и предполагал сказать, хотя отнюдь не собирался изгонять вас из нашей общины. Но, может, вы все же выслушаете меня, а не себя самого? – вкрадчиво поинтересовался Чудесник.

Что не говори, а Сворден ясно ощутил мощь, которой обладал Чудесник. И дело заключалось не в его жутком внешнем виде – горящие свирепым желтым огнем глаза-плошки копхунда, разинутая до невозможности клыкастая пасть с обвисшим набок языком, откуда и доносился этот странный, словно анестезирующий голос, – а в чем-то еще, что Сворден затруднялся выразить пока не услышал слова Наваха: “Чудесник относится к редкому разряду разумных, которые по одному волоску с твоей головы смогут догадаться не только о том, как ты выглядишь и что ты думаешь, но и восстановить породившую тебя цивилизацию”.

Наверное, так оно и есть, несмотря на присутствие в словах Наваха уже почти привычной тарабарщины. Чудесник представлялся Свордену пыточной машиной, что режет не кожу, а выворачивает тебя наизнанку, аккуратно раскладывает по полочкам внутренности, вычитывая по их формам и складкам самое потаенное, а затем так же аккуратно вновь собирает, заворачивает, и лишь странный холодок, оставшийся внутри, напоминает тебе о столь невозможной операции.