Передо мной лежал отец…

Израненный, окровавленный, мертвый…

Как же так?

Помутилось в голове.

Перестаю осознавать, кто я и где нахожусь. Снова накрывает слабость. Выстрелы за окном стихают. Раздаются далекие крики.

Женщина что-то кричит мне в лицо, сухонькие руки трясут за плечи.

Колоколом гудит: «Спасибо, сын!»

Как много крови, хотя и больничная палата, но не должно же быть столько. Это неправильно.

Три трупа. Что в моей руке? На вытертый линолеум с глухим стуком падает арбалет.

В разбитое окно я вижу уходящего зверя. Фигура, покрытая черной шерстью, размывается на крытых рубероидом крышах. В закатных лучах зверь скрывается за раскидистой липой и пропадает из виду. Как я мог промахнуться?

Обвалом грохочет: «Спасибо, сын!»

— Саша, нужно уходить! Да очнись же ты! — слова женщины проникают сквозь вату окружающей реальности.

Дикий визг медсестры и следом шлепок тела, ушедшего в бессознательную черноту.

Кровь на стенах, потолке, моих руках. В палату заглядывают любопытные пациенты, все больше криков. Одного тошнит на пороге.

Раскатывается громом: «Спасибо, сын!»

Женщина выдирает из косяка торчащую деталь и захлопывает дверь. Спинка стула втыкается под ручку. Поднимает какую-то тряпку с земли.

Отец… с четырьмя иглами…

— Очнись! Прыгай в окно! — женщина подталкивает кулачком в спину.

Оскальзываюсь на луже, и в мои глаза упирается насмешливый взгляд мертвых глаз. На обнаженном плече ещё виден обрывок погона, две прапорщицкие звездочки. Локоть скользит по темнеющей алой кляксе.

— Вставай же, увалень!