— И когда же мы встретимся с Юлей? — непонятно почему, но я не мог её ненавидеть.

От любви до ненависти один шаг, а тут целый прыжок, да ещё с разбега.

Но я не мог. Хотел, но не мог. Как только представлю карие глаза, так в груди возникает горячий пульсирующий ком.

— Когда научишься противостоять волчьему гипнозу — хмари. На тебе лица не было, когда ты зашел в палату. Сразу видно, что находился под влиянием дочери пастыря.

— Эта слабость напала после того дня. Ну… Ты помнишь.

— Я зря тебя учила, что нельзя поддаваться чувствам? Нельзя сердце толкать вперёд мозга. Теперь у неё есть чем на тебя влиять, есть твоя кровь. И мне придётся приложить много усилий, чтобы отразить её заговоры. Готовься к весёлой жизни, папаша. За Людмилу с Ульяной не волнуйся — их перевезли в другое место. Как только появится возможность, так сразу же увидишься с ними, — тётя подперла кулачком щеку.

— Это хорошо! Но в уме не укладывается — как же я был настолько слеп? Или это чары, которые она на меня наложила? Гипноз?

— Вот этой хмари мы и будем учиться противостоять. У русалок есть песни, которыми они заманивают корабли. У перевертней специальные заклинания и заговоры, которые ослабляют врага. На тебе они и были использованы тем черным оборотнем.

— Ладно, поеду я домой. С вами хорошо, но нам тоже собираться нужно. Поедем с вами, ведари! — тяжело поднялся Иваныч. — Видать судьба такая — охранять охотников на оборотней.

— Иваныч, не нужно, — проговорила тетя Маша, — мы можем и сами справиться.

— Я видел, как ненужно! — пробурчал Иваныч. — Пока замкните круг за мной, а как надумаете выезжать, так сразу позвоните.

— Проводим вас, Михаил Иванович! Передавайте привет Вячеславу и Федору, — я тоже поднялся с места.

Иваныч вывез нас за околицу. Тетя достала пару игл. Берендей вздрогнул от вида оружия в её руках, видно тётя и вправду была сильным бойцом. Он подождал в машине, пока тётя сотворила заговор. Я вспомнил тот дождливый вечер и забил в асфальт защитные колышки.

Иваныч вышел и проверил прочность невидимой стены. Сначала ударил, потом с разбега, пытался продавить — лицо покраснело ярче свекольного сока. Я с другой стороны попытался пробиться и тоже безуспешно.

Он помахал на прощание и сделал киношный жест — «позвони». Тётя помахала ему в ответ, и сиреневая девятка умчалась прочь.

Мы вернулись обратно в дом. На душе копошились крысы, хотелось сплюнуть накопившуюся горечь, но не хватало слюны.

Я поднял со стола блокнот, пролистал страницы. В детстве мы рисовали на страницах человечка, и на каждой у него было новое движение, так получался маленький мультик. Вот и сейчас я прошелестел воспоминаниями отца — единственным, что осталось от него.