— Не слышу, — прошептал я, пытаясь преодолеть накатывающую слабость. — Говори громче.

— Наверное, это то, что я делаю?..

— Твой ответ в общем-то правильный, но он немного не о том, — вяло усмехнулся я. — Отвечу. Грех — это все, что нарушает законы людей. Если петух оплодотворит свою сестру, это грехом считаться не будет, ведь это всего лишь птица. Но человек… он отличается от пернатых. Чем? Тем, что у нас есть законы, которые нарушать нельзя. Если мы это делаем, то мы совершаем грехи, за которые нас ждет кара. Понимаешь?

— Понимаю…

— А если человек делает что-то по принуждению? — спросил я. — Если он совершает преступление, не желая того? Это грех или нет?

Юноша замотал головой. Я усмехнулся и подпер кулаком подбородок. Изучая реакцию собеседника, я молчал, никак не давая понять, считаю ли ответ верным или наоборот.

— Я… Я думаю, что это не грех, ведь это принуждение… — тихо пробормотал юноша.

— Твой ответ, — начал я, выговаривая слова медленно, растягивая их, — не верен! — моя ладонь хлопнула об стол, и молодой преступник вздрогнул. Я продолжил, говоря уже тише. — Грех не имеет оправдания. Как бы ни был беден человек, воровство остается воровством; как бы ни был напуган, убийство есть убийство. Грех — это грех. Скажу честно: я вынужден питаться мясом людей. В противном случае меня ждет мучительная смерть, в тени которой я утрачу рассудок от боли и голода, — я выдохнул, сжимая переносицу. — Хочешь сказать, меня что-то отличает от тех, кто ест плоть людей для удовольствия? Ты дурак! Солдат не защищён от грехов, как и палач, как и любой другой. Потому что для людей всегда есть законы, и они недвижимы, неоспоримы. Душа человека разлагается под действием преступлений, совершаемых им. Это губительно для нас… В итоге, от таких, как я, не остается ничего людского. И мне нет прощения. Но… не беспокойся, ты хоть его тоже не заслуживаешь, но не должен быть наказан сильнее меня. Да, ты платишь деньги, чтобы получить ключ от женской комнаты и изнасиловать очередную несчастную, но этот грех не может отпечататься на душе сильнее, чем мой, вызванный необходимостью. И ты, и я вызываем лишь отвращение у тех, кто хранит свою человечность, — я замолчал, переводя дыхание. — Поэтому я не осуждаю тебя. Может, даже наоборот, понимаю. И знаешь, возможно, будь я на твоем месте, я был бы рад тому, что меня ждет. Ведь это угодно всему, что называется «человечеством». Людской религии, людям, всему людскому будет лишь лучше, если такой, как ты, умрет. Или такой, как я. Поэтому то, что я сделаю, оставит след на моей и без того грязной душе, но при этом сделает лучше всем людям. Ведь сколько невинных страдает от грешников? Больше, чем можно представить.