Мне не слишком нравится символика, но от нее никуда не деться. Именно об этом я подумал, глядя, как на крест поднимают Мать.

Ее обнаженное тело было по-своему прекрасным. Хотя солнце не оставило на нем красоты, я все еще готов был поклониться ее виду. Слепая успела стать для меня чем-то сверхъестественным, в самом буквальном значении. Я не видел в ней мистику, я видел в ней неординарный талант, силу что-то изменить, что-то направить.

Поэтому, видя пробитые насквозь ладони и ступни, мое сердце что-то стиснуло. Вернее, душу в нем. Грифону было плевать на все, он лишь жаждал еще крови. Шептал: «Иди вперед, достань меч». Крылатая тварь внутри меня желала сразиться с кем-то серьезным. Но для этого мне надо было взять ресурсы.

— Беги, — бросил я напоследок южанину, срезая голову ближайшему зеваке и впиваясь в обрубок зубами. Кровь щедрыми брызгами плеснула в лицо.

В этот раз я не отступлю. Ее не распнут. Ни как Иисуса, ни как Петра, ни как Сатану. Я сниму с креста живое тело, даже если это будет стоить мне чего-то.

Сердце затрепетало, толпа всколыхнулась. О да, чувство паники, как я жаждал его почувствовать!

— Я съел Крестную мать!! — закричал я, замахиваясь Тласолтеотль.

И люди, отшатываясь от смертоносного лезвия, от окровавленного лица, передавали это оглушительным шепотом: «Он съел Крестную Мать!»

Ружье кашлянуло в мою сторону, пуля пробила плечо нежно и любя, но мне было плевать. Я прорубал себе дорогу сквозь толпу, а когда мне освобождали путь — искал новый, чтобы вновь взмахнуть мечом, дабы дорога моя не лежала на чистой земле. Я желал оросить алым каждый клочок камня под этими чертовыми ногами.

Мать тянула меня. Но не ядом, который сама же и впрыснула. Он здесь ни при чем. Меня притягивало желание отречься от правил инквизиторов и людей, разрушить возведенный ими крест и посеять страх. Я пошел в бой ради этого. Это окрыляло меня.

Это то, что мне нужно.

Чувствуя брызги горячей крови, стук десятков сердец, слыша крики и вопли искреннего страха, я наконец прорвался к эшафоту. Оскверненная сцена не должна была принимать такого артиста, как Мать. Даже Инквизиция не имела на это права.

— Держись! — закричал я, сталкиваясь клинками с ближайшим служителем креста. — Симфония металла!!

Тласолтеотль дрогнула в руках, я отпустил ее, выхватив свой старый меч. Рукоять привычно легла в руку. Двуручник метнулся в сторону. Разрубленное горло священника рассмеялось. Кадило упало, тлеющим пеплом разбросав благовония.

Инквизиция тряхнулась, когда к эшафоту повалили вампиры. Молниеносные движения одних обрубали нити жизней; смертоносные касания других вырывали внутренности так, словно рисовать картины кровью — высшее искусство; третьи взрывали землю сильными ударами, раскидывали людей, превращали их в кашу. Я заметил пару фиолетовых глаз — они закрыли солнце тучами, пустили в город могильный холод. И это вызвало во мне хохот. Я разъяренно выдохнул, разрубая грудь ближайшему инквизитору.