В бакалее семьи Ли ничего не изменилось.
Коробки, жестянки, мешки. Перец, соль, сахар. Мука, крупа, кофе. Бутыли с маслом. Ящики с сушкой. Вечерние сумерки, забираясь в окна и растекаясь по лавке, подтвердили бы и на суде под присягой: товар остался прежним. Керосиновая лампа на прилавке, светильники в виде бумажных фонарей, подвешенных к потолку — Рут помнит это по своему первому визиту в бакалею. Единственная разница заключается в том, что сейчас в лампе и фонарях пляшут язычки пламени.
— Закрываться, — уведомляет Рут мистер Ли.
Он изучает какие-то деловые записи, держа листок бумаги близко к лампе и тычась в него носом. Мистер Ли близорук, но очков не носит: наверное, экономит деньги. Рут на зрение не жалуется, света ей тоже хватает, но прочесть, что написал бакалейщик, она не смогла бы даже под угрозой повешенья.
Столбцы иероглифов; китайская грамота.
— Закрываться, да. Вас обслужи, мэм. Вас обслужи в любой время.
Он улыбается, показывая зубы кролика. Кажется, под верхнюю губу мистера Ли засунули ватный валик.
— Заходить. Не стоять на порог.
Рут шагает в лавку. Взгляд её, хочет того Рут или нет, неизменно возвращается к алтарю девяти миров — чёртовым весам, над которыми ещё недавно колдовал горбатый тесть бакалейщика. Весы выглядят холодными, покинутыми. В чашках не горит огонь, пепел и золу тщательно вычистили. Древесный порошок тоже убрали. Если бы Рут не видела, как дым, искры и огонь поднимались вверх, от чашки к чашке, она бы сейчас не обратила на алтарь никакого внимания.
Китайская грамота; китайские весы.
— Что покупай, мэм?
— Ничего. Хочу поговорить.
— С дикий китаёза? Такой образованный мэм? Я удивляй.
— Пастор дал мне совет расспросить вас. Он предупредил, что вы вряд ли станете откровенничать. Пастор… Я не знаю, как его зовут.
— У-сен.
— Что?
Бакалейщик откладывает записи:
— У-сен, воин-монах. Мы зовём его так. В нём живёт Ву-Дао: божество пяти дорог, заклинатель демонов. Белое лицо, острый меч. Значит, это он послал вас к нам?