Дальше Джош не слушал. Повинуясь наитию, исходившему из самой глубины души, он вошёл в дверь, откуда минутой раньше выбрался джентльмен в комбинезоне. Всё вокруг вызывало трепет — наверное, так чувствует себя рыба, если заставить её летать! — всё было незнакомым, но внутренний переводчик спасал, разъясняя: иди, стой, нажми здесь, толкни, входи.
Ничего не произошло — материальные предметы игнорировали призрака — но Джош тем не менее вошёл.
На койке лежал мальчик лет десяти, укрытый простынёй до подбородка. Тонкие руки покоились на простыне, в левой торчала тёмно-красная пиявка, присосавшись к вене. От пиявки вверх тянулся шланг — вроде садового, но гораздо тоньше — уходя к металлической стойке с бутылкой из бычьего пузыря, перевёрнутой вниз горлышком.
Ещё один тоненький шланг выгибался под носом мальчишки на манер потешных усов. Для маскарада скорее подошли бы усы с завитыми кончиками, но вряд ли это был маскарад.
— Привет, — сказал Джош.
И не узнал своего голоса. Словно осенняя листва прошуршала:
Мальчик открыл глаза:
— Привет. Ты кто?
— Джошуа Редман. Можно просто Джош.
Внутренний переводчик дал маху. Джош готов был поклясться, что вместо всего того, что он произнёс, в палате прозвучало одно-единственное слово:
— Тахтон? Странное имя.
Палата, сэр! Ну точно, палата в лазарете! Джош огляделся по сторонам. Да, в мире, где началась и закончилась короткая жизнь Джошуа Редмана, так не ухаживали бы и за президентом, получи он пулю в спину от какого-нибудь психопата! Доктор Беннинг рассказывал, что гнусные коновалы, спасавшие беднягу Джеймса Гарфилда после покушения, залезли в рану грязными пальцами, вызвав гнойное воспаление, взорвавшее и без того слабое сердце Гарфилда.
Пациент здешнего лазарета, вне сомнений, мог рассчитывать на иное обращение.
Мальчик ответил, но Джош не сумел разобрать.