— Зачем..? Ты ушёл…

Злость сама собой рванулась в душе Димы, но он подавил этот порыв.

— Потому, что я твой сын. А ты мой отец. И мы должны жить… ради мамы…

— Должны жить… — прошептал он, словно пробуя на вкус эти слова. — Я не смогу… я слаб…

— Куда ты денешься, отец… я тебя не брошу, я помогу. Будет больно. Надо потерпеть…

Лишь бы не умер теперь от ран, подумал Дима. Сколько он здесь просидел…

— Долгость… мы сохранять… временность он… малость возможние… — ржавой пилой по металлу проскрежетали слова Близнеца, того, что находился здесь, второго. Дима понял. Иной был рядом, не давал отцу стать такой же стекляшкой и тоже ослаб.

— Давай выбираться отсюда. Подлечу тебя, всё будет нормально, пап. Готов?

Горец выдохнул, пробормотал что–то. Эмоций у него почти не было. Равнодушие к своей участи, к жизни. И тут же ощущалась слабая, только–только родившаяся или воспрявшая из пепла воля. Та самая, несгибаемая, не давшая тогда умереть Сойке, та самая, переборовшая Иного, когда Нестор появился в первый раз и другого, Серого, который почти убил их троих. Дима «надавил» на это, снова посылая мысле–образы отцу.

— Я слышу тебя, сын…

— Держись тогда. И не смей умирать. Будет больно. Вот, съешь, — он вложил Горцу в рот чёрную жемчужину.

И Медоед обхватив отца, о Пекло, какой же он худой, сдёрнул его с Черноты. Захрустело стекло. Отец зарычал, вцепился свободной рукой в плечо Димы. Пальцы второй руки рассыпались чёрными осколками, пошла кровь, досталось и кисти. Ноги, ступни, голени, остались с одной стороны совсем без мяса, обнажив кость и тоже пошла кровь.

Быстро подняв отца на руки, как любимую женщину, Пекло, да он и не весит ничего, Дима понёс отца с Черноты, оставляя за собой дорожку из крови, быстро «спекающейся» в стеклянные осколки.

Перенеся отца на землю, Горец стонал, Дима метнулся к рюкзаку, оставленному за Домом, вернулся, распотрошил его, нашёл подсумок с медикаментами. Спек, это первое. Шприц с белой жидкостью оказался в руке. Горец быстро терял кровь, раны страшные, особенно на ногах. Без раздумий, содрав с груди полуистлевшую тряпку, воткнул иглу в сердце. Прошло несколько секунд и Горец глубоко вдохнул, с хрипом, словно вынырнул из воды.

— Серпы…

— Позже. Терпи! — Медоед прижал отца к земле и принялся обрабатывать его раны. На краях оставались кусочки стекла, пришлось наживую соскабливать их Крюком. Действовал по наитию, хотя и проходил у Мятного краткий полевой курс медицины. Давно, правда, но воспоминания сами–собой всплыли из памяти. Работал быстро и спустя полчаса уже обматывал бинтами чистые, залитые биогелем раны. Ещё не мешало обмыть отца полностью, но это позже, пусть в себя придёт сначала хотя бы немного.