– Да. Именно так.

Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила поле вторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии, слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжий маневр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей». Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенных в кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множеством крошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросили на стены отражения лучей от своих граней – веселых солнечных зайчиков.

Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль, что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались его советы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.

И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками и спросил:

– А мне-то что теперь делать, сенатор?

Она взяла его за руку.

– Постарайся потянуть время. Потом соглашайся на судебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствовать буду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением в общественных средствах массовой информации.

Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилось сосредоточенностью.

– Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор. Государственные тайны, сама понимаешь.

– Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. А лишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.

Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению, и в его глазах сразу вспыхнули искорки.

– Пожалуй, больше никто, сенатор.

– И я имею право выступить на процессе, где будут судить меня.

Найлз кивнул.

– Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит ниже сенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчать смогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своих рядов.

– Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у меня больше, – сказала Нара.

И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчас могла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов, вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлял Император сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передать информацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрыть чудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.

– Я дождусь разбирательства и сыграю свою роль, когда на меня будет смотреть вся Империя.

– Аппарат уничтожит все твои слова. Прекратят вещание из Сената.