Излишняя оговорка, на самом-то деле. Обитатели «Аквилы» (а так же все те, кто сейчас принимал трансляцию с мятежной биремы) жадно внимали речи Ацилия, ибо не каждый день перед репликаторными плебеями вывешивают грязное белье республиканской политики и делятся столь интимными подробностями.

— Итак, я продолжаю. Разумеется, когда я поднял этот вопрос на заседании Сената, ответом мне стало лишь возмущение и ругань. Естественно, проект нашего закона, закона, расширяющего пределы свободы плебеев, был с негодованием отвергнут. И тогда, боясь упустить время, я и совершил самую страшную ошибку, друзья. Мы, популяры, ошиблись вместе, но решающее слово было за мной. Когда трибун Клодий предложил мне обратиться напрямую к народу, созвать комиции (народное собрание), я, не раздумывая, согласился. Конечно же, я помнил, что, не будучи еще магистратом, не имею права прибегать к созыву народного собрания. Но ведь со мной же был Клодий, народный трибун, и у него такое право имелось! Надо ли говорить, друзья, что я радостно ухватил приманку и провалился в ловушку глубоко, до самого дна?

Ацилий развел руками и грустно улыбнулся, иронизируя сам над собой.

— Конечно же, мне позволили сделать ровно столько, чтобы партия популяров сама себя отправила в утилизатор. Я начал процедуру сам, не дожидаясь Клодия — ведь тот обещал, что непременно явится и придаст собранию законность! И он явился — явился в сопровождении преторианцев, только для того, чтобы наложить вето на комиции и прервать трансляцию! Подумайте, квириты, только подумайте! Народный трибун разогнал народное собрание! Конечно же, я поспешил на Колонию Тиррену — и что же обнаружил, прибыв, наконец-то, в родной дом? Смерть и запустение, друзья. В одночасье ликвидировали всю семью Ацилиев Курионов — мужчин, женщин и детей. Когда уничтожают плебейскую фамилию, из репродуктивных банков изымают генетический материал. Но наш, патрицианский, генетический материал хранится прямо в нас. Поэтому не пощадили никого.

Он ненадолго умолк и набросил на голову край тоги в знак скорби.

— Простите мне это неуместное проявление чувств, друзья. Это — тяжелые воспоминания, и

души моих родичей не просто взывают к мести, но алчут справедливости. Однако я, осужденный, опозоренный, побежденный — я смирился. Да! Я уже почти сдался, почти разуверился в том, что считал истиной. Попав сюда, в сектор Вироза, я приготовился умереть, безропотно, словно бык, ведомый на жертвоприношение. Ведь моя Республика осудила и приговорила меня! Как смел я оспаривать Ее приговор?