Лифт, самый обычный, как будто перенесенный сюда из панельной девятиэтажки советской постройки, поднял их наверх. Двери разошлись, и Марина шагнула вслед за Рэном в пустой холл все того же тускло-коричневого цвета. Напряжение, ощутимое внизу, здесь стало невыносимым. Казалось, воздух наполнен чьим-то недобрым присутствием.

В дальнем конце холла виднелась полукруглая арка, затянутая мутью, словно старый неработающий телевизор. Рэн повел Марину туда.

— Здесь вход, но он закрыт полем, — негромко сказал он.

— Это мы, Олег, — позвала Марина. — Пропустите нас!

Сразу, как будто русская речь служила отмычкой, муть исчезла. Сжав Маринину руку, Рэн потянул ее в арку.

Вдоль стен круглой комнаты клубилась все та же муть. Посередине возвышался кольцеобразный стол, вокруг — неудобные трехногие стулья. И — никого.

Марина оглянулась, но арку снова затянуло поле.

— Непонятно… — заговорил Рэн. Осекся.

Как будто составили один в другой два стакана, а затем подняли верхний вместе с букашками-людьми. Комната со столом ушла вниз, мгновенье — и вокруг прорисовалась другая. От первой она отличалась лишь грубой коричневой глыбой на месте стола да четырьмя каменными креслами вокруг.

В трех креслах сидели мужчины. Совсем одинаковые, без признаков возраста на лицах, вообще без каких-либо отличительных черт. Просто три одинаковые маски с застывшим выражением угрозы и холодного величия.

Они не шевелились, молча глядя на незваных гостей. Ощущение угрозы нарастало, буквально вжимая в пол. Марина вдруг поняла, как чувствовали себя язычники перед лицом грозного идола, не брезгующего человеческой плотью. Рэн выпустил ее руку. Еще чуть-чуть, и Марина упала бы на колени.

Но внутри робко, затем смелее шевельнулась хозяйка цветка. Суеверный ужас поблек, превратившись в простой испуг. Марина собрала остатки ехидства. Давя страх, спросила по-русски:

— А почему трое? Так удобнее чувствовать себя божеством?

Как ни странно, это сработало. В воздухе всколыхнулось замешательство, Рэн встряхнулся, опять поймав ее пальцы. Странная троица исчезла, резко, словно выключили проектор. Возле глыбы материализовался человек.

Обычный, вполне живой мужчина лет тридцати — тридцати пяти. В чуть старомодном, но явно дорогом сером костюме, при галстуке, в остроносых начищенных туфлях. Улыбнулся весело, как будто все происходящее казалось ему отличной шуткой. Сделав приглашающий жест, спросил на универсале:

— Не хотят ли незваные гости присесть?

Этот голос Марина уже слышала — в ночь смерти Антона Павловича.

— Нет, — резко ответил Рэн.