— О чем петь?

— О любви, идиот! Представь, что ты влюбился в Эмму… Николаевну и признаешься ей в этом.

— Павлыш, что вы себе?!.

— Ради эксперимента, исключительно теоретически. Держите копье, обопритесь. А если он будет плохо петь — метните в него, разрешаю как доктор.

Миша кашлянул:

— Я без гитары…

— Не знала, что вас это может остановить, Домрачеев.

Это был аргумент — и Миша сдался. Он двинулся прямо навстречу Отцу и запел; слов Павлыш не узнал, видимо, что-то из нового репертуара.

Птицы замерли. Потом заморгали так, будто в глаза им сыпанули песком. Весь боевой задор пропал, ависы посторонились — и Миша в три недлинных шага преодолел расстояние до сцены. Поднялся, не переставая петь, и обернулся лицом к зрителям.

К зрительнице.

«Это, — подумал Павлыш, — где-то даже унизительно. Сиранодебержеракисто в некотором смысле».

Но уж по крайней мере песня была не чета той, про «стук сердец» и «полет сквозь вечность», — настоящая, искренняя.

Когда Домрачеев закончил, несколько жен даже дернулись было покивать, но опомнились и застыли истуканами.

— Хорошо, — сказал после долгой паузы Отец. — Вы явились в священнокруг, на токовище, но вы не нарушили закон. Ты спел песню, хотя у вас и нет Отца. Кому ты посвящаешь ее?

— Посвящаю?..

— Бросайте, — громко сказал Павлыш. — Как лечащий врач рекомендую. Но не в голову — она пустая, толку никакого. Он ею только поет.

— Конечно, посвящаю Эмме… Николаевне. Нашей Матери.

Птицы разом загалдели.

— Она не может летать и даже ходит с трудом. Ты уверен?

— Вне всяких сомнений, — ответил Домрачеев быстрее, чем Павлыш успел дать Эмме еще один совет.