– Процветания храму!
Шатер эрдена охраняли два плечистых длинноволосых пахаря с мечами и копьями.
Корин обратился к селянину, стоявшему слева (взгляд у него был более смышленый):
– Примет ли высокородный слова жрицы и стража храма, деливших когда-то с ним дальнюю дорогу?
Пахарь, молча, исчез за белым пологом. Чуть погодя он вышел и сказал важно:
– Высокородный помнит слуг Триединого. Он примет их слова. Он ждет… – Пахарь, запнувшись, нахмурился. – С… благо… желанием.
Грубое лицо селянина просветлело.
«Наверное, такое мудреное слово он произносил первый раз в жизни, – подумала Николь. – Молодец, справился».
Патрульные вошли внутрь. Слева от входа за столом, накрытым белой скатертью, сидел Эдди и предавался своему самому любимому занятию – чревоугодию. Прислуживала ему юная кастисианка, на вид почти девочка.
У Корина екнуло сердце, когда она на него посмотрела. Таких доверчивых и чистых глаз на Земле теперь не встретишь даже у детей. Роскошные черные локоны девушки придерживал широкий серебряный обруч.
Увидев командира и Николь, Эдди заулыбался во весь рот. Корин испугался, что на радостях капрал ляпнет что-нибудь не к месту, но Эдди удержался в рамках кастисианских приличий.
– Жрица, страж храма, высокородный удостаивает вас чести сидеть с ним за одним столом и вкушать его вино. Эока, налей стражу храма и жрице божественной влаги.
– Великая милость, высокородный, – произнесла Николь, прикрывая глаза тыльной стороной ладони.
– Можешь смотреть на Свэбо, жрица. И стражу храма тоже позволяю.
Корин и Николь, ополоснув руки в серебряном тазу, сели за стол напротив Эдди. Кастисианка подала им на позолоченном подносе серебряные кубки с красным вином.
Николь с опаской протянула руку и сжала рифленую ножку кубка.
– Страж храма первым воздаст должное высокородному. Оэр заслужил, – сказала стажер.
Сержант поднял ярко сиявший под огнем масляных светильников кубок выше головы и сказал:
– Пусть эрден Свэбо принесет своему роду не меньше славы, чем его предки!
– Слава роду эрдена Свэбо! – подхватила тост Николь.