Он снова сел рядом, нежно обняв Корделию.

— И это только начало. Каждый месяц, каждая неделя будут приносить что-нибудь в этом роде. Что от меня останется после пятнадцати лет такой жизни? Пустая оболочка? Наподобие той, что мы похоронили три месяца назад? До последнего вздоха надеявшегося, что Бога нет?! Или совращенное властью чудовище, каким был его сын — настолько зараженный, что стерилизовать его можно было только плазмотроном? Или что-то еще более страшное?

Неприкрытая мука в его словах привела Корделию в смятение. Она крепко обняла мужа.

— Не знаю. Не знаю. Но ведь кто-то… кому-то всегда приходилось принимать такие решения, пока мы жили в благословенном неведении. И они тоже были просто людьми. Не лучше и не хуже тебя.

— Пугающая мысль.

Она вздохнула.

— Нельзя выбирать впотьмах между большим и меньшим злом с помощью одной лишь логики. Можно только ухватиться за спасительную нить принципов. Я не могу принимать решения за тебя. Но какие бы принципы ты сейчас ни избрал, они станут твоей путеводной звездой на пути к истине. И ради твоего народа ты должен избрать последовательные принципы.

Он замер в ее объятиях.

— Знаю. На самом деле я, конечно, уже принял решение. Я просто… дергаюсь, идя ко дну. — Он высвободился из ее рук и снова встал. — Милый мой капитан, если я через пятнадцать лет не сойду с ума, то только благодаря тебе.

Она посмотрела на него снизу вверх:

— Так что же это за решение?

Глубокая боль в глазах Эйрела послужила ей ответом.

— О нет! — невольно вскрикнула она, но заставила себя сдержаться. «А я-то пыталась говорить разумно. Мне это и в голову не приходило!»

— Разве ты не поняла? — мягко и безнадежно спросил он. — Возможен только вариант Эзара — здесь. Он правит и из могилы.

И Форкосиган ушел в ванную вымыться и переодеться.

— Но ты же не он, — прошептала Корделия пустой комнате. — Неужели ты не можешь найти собственного пути?

Глава 8

Глава 8

Спустя три недели Форкосиган присутствовал на публичной казни Карла Форхаласа.

— Тебе обязательно надо идти? — спросила его Корделия в то утро, когда он одевался, холодный и отчужденный. — Мне не обязательно, правда?