Кло всегда говорила, что он ужасно упрям.

Бесполезно упрям.

Иногда он терял сознание. Он не замечал этого, лишь обнаруживал себя, лежащим на ледяном камне без движения. И продолжал ползти, мучая свои рассыпающиеся кости и рваное размочаленное мясо мышц. Он не помнил, зачем он это делает. Он не сознавал себя, в этом новом мире у предметов не было имен, а у вещей не было причин.

Несколько раз он утыкался головой в препятствие. Иногда оно было каменным, иногда металлическим. Даже если бы у него были силы ощупать его, он все равно не смог бы сообразить, что оно собой представляет и как его обойти. В этом мире прямых форм, бетонных цилиндров и холодных труб действовала своя, особенная геометрия. Он пытался перелезть препятствие, если не получалось — двигался вдоль него. Вероятно, несколько раз он кружил на месте. Ему не было до этого дела. Он знал только то, что надо двигаться вперед. Остальное сейчас не имело значения.

Потом он упал в воду. Опора под руками внезапно исчезла, он полетел куда-то вниз, в ревущие жернова ледяной воды, которые подхватили его, оглушили, ударив о камень, куда-то потащили, пытаясь размолоть с яростью, от которой он едва не лишался чувств. Вода несла его, швыряла, молотила, вода рвала его своими когтями. Он думал, что задохнется, но всякий раз его вышвыривало на поверхность. Он перестал отличать воду от воздуха. Единственное, на что хватало его — барахтаться в этом сокрушающем свинцовом потоке. Он не помнил, выкинуло ли его или он выбрался сам. Скорее всего, первое — он был слишком обессилен чтобы зацепиться за что-то и вылезти.

Возможно, он полз так несколько лет. Или все эти события вместил в себя один час. Маан не знал этого. Время осталось на поверхности, о которой он почти ничего не помнил. Здесь не существовало времени, как не существовало и света — здесь они были никому не нужны.

Маан очнулся от того, что ледяные когти холода проникли сквозь кожу прямо в костный мозг и теперь пытались разорвать его на части. Перед холодом отступила даже боль, она затихла, прекратив копошиться голодной крысой в обрубке его ноги, вытащила липкий гнойный язык из живота. Но когда Маан попытался пошевелиться, боль резанула с такой силой, что перед глазами вспыхнули сотни зеленоватых ослепляющих ламп, на мгновенье осветивших каменный мешок, в котором он свалился в беспамятстве.

Он лежал на спине и озноб грыз его тупыми бесформенными зубами, сдавливая со всех сторон. Здесь к нему вернулось сознание, или его слабый проблеск, полный зыбких шепчущих теней. Маан понимал, что умирает. Это говорило ему чутье Гнильца и это говорил ему рассудок человека. Никто не выживает после такого.