Спасения для людей не было, но лишь немногие из них понимали это. Остальным казалось, что возможно бежать отсюда, где смерть прячется в тени и пожирает без предупреждения. Глупая затея. Хаотично перемешанные отряды, многие из которых лишились командиров или инспекторов, уже не способны были выработать единую схему — все ориентиры сбились и перепутались, позывные перестали иметь значение, и даже самые уверенные в себе не могли бы поручиться, в какой стороне может быть выход. Они блуждали подземным лабиринтом, слепые и испуганные, ожидая того момента, когда Маан найдет их и положит конец их бессмысленному существованию. Некоторые, совсем ополоумев, бросались в бегство, Маан встречал и таких. Они неслись, крича во все горло, как сумасшедшие, не разбирая дороги, часто безоружные, падали, вскакивали, и вновь куда-то бежали… За такими он не охотился — экономил силы. К тому же, смерть, которую они выбрали, от голода и жажды, в каменном склепе, вряд ли уступала по своей жестокости той, которую мог предложить им он.

В этот день Мунн потерял изрядную часть если не своего могущества, то уверенности в собственных силах. Несколько его лучших отделов перестало существовать, не говоря уже о Кулаках, потери среди которых были еще ощутимее. Этот день станет черным днем Контроля, извечным памятником Маану, который надолго переживет его самого.

Охота подходила к концу, и вовремя — Маан чувствовал, что его хватит ненадолго. Он терял силы даже быстрее, чем мог представить. Теперь ему стоило огромного труда просто тащить свое тело вперед, каждый шаг давался большой ценой и казался последним. Ему надо отдохнуть чтобы продолжить путь. Совсем немного отдохнуть. Просто лечь и дать своему телу отдых — оно и так вынесло слишком много. Несколько раз он едва не лишался чувств. Вдруг понимал, что застыл статуей, занеся лапу, глядя в пустоту, и тело уже начинает коченеть, становясь подобием камня. Каким-то образом ему удавалось стряхнуть сон. Впрочем, теперь это был уже не просто сон. Это было что-то невообразимо тяжелое, поселившееся в нем, как огромный паразит, тянущее его вниз, пьющее его кровь. Ему невозможно было сопротивляться, потому что оно было частью его самого, и самой его сутью. Возможно, это был голос самой Гнили.

«Ты закончил свой путь, — говорил он, подламывая дрожащие от напряжения лапы Маана, укрывая его тяжелым, непроницаемым для света и запаха саваном, — Теперь все закончилось. Прекрати глупое сопротивление. Ты мой, ты принадлежишь мне, и, как бы ты ни противился, в смерти мы объединимся с тобой».