Всё же гениальный этот псалом… Как же там…
Мистер Хинч не получил от родителей никакой прививки религиозности (англиканин и католичка, но оба номинальные), и потому воспринимал Христа как чудесную идею Бога-Ребёнка, а Библию – как замечательную идею моральных предписаний в форме мифов и притч. Некоторые места в Евангелии он просто обожал как высокую поэзию в формате 3D.
Петляя по запутанным дорожкам своего парка, наблюдая за детьми самых разных возрастов, рисуя схемки или просто блаженно подставляя лицо солнцу под каким-нибудь расправляющим свои плотные лепестки согроздием древнего куста камелии, он с удовольствием припоминал Давидово, не зараз восстанавливая в памяти:
Или вот вариант (проверял мистер Хинч уже дома):
Ну разве не прекрасно!
Ведь именно этим он сейчас и занимался на своём небожественном уровне: искал верное решение, как (механика), и из чего (пластика) соткать эти косточки и весь состав, чтобы его Дитя не было бы куклой, а было по возможности живым: мягким, подвижным, растущим, и даже содержащим свой потенциал.
Он прекрасно понимал, что придумывает не голема, не Франкенштейна, не вуду-фигуру Конечно, нет: он пытается сделать скульптуру из ткани, в сущности, конечно, куклу. Но так было всегда: и когда создавал родоначальников своих «игрушек», своего Пра-Кролика, и Пра-Мотылька, и Пра-Лиса, он всегда вступал внутрь этой создаваемой сущности и все манипуляции производил в некотором смысле с самим собой.
Вот и сейчас мистеру Хинчу предстояло, как почке в цветок в убыстренной ботанической съёмке, распуститься из младенца в форме зёрнышка фасоли, подрасти, поцвести, пройти все положенные стадии роста, чтобы однажды стать узкобёдрым, жестоковыйным, железно-твёрдым стариком из Анатомической рукописи, у которого все кости корпуса, каждое ребро в стиснутой ими груди, подогнаны друг к другу так крепко, и тесно, и сплошь, как металлические латные пластины средневекового воина.