Над парком еще висит и грохочет рокот первого взрыва.

Зашевелились полиция и корабли сопровождения. Я вижу, как из Внутреннего Города понимаются полицейские патрули с мигающими маячками. Корабли эскорта медленно разворачиваются над всепроникающей мерцающей радиацией, излучаемой обломками.

Сую пистолет в карман и бегу вниз по влажной тропинке к мотоциклу, прочь с вершины холма. Где-то внутри моих глаз все еще остается световая линия, на краткий миг соединившая меня с кораблем; воистину светлый путь, думаю я и с трудом сдерживаю смех. Светлый путь в мягкой тьме разума.

Я спешу вниз и присоединяюсь к толпе бегущих.

Нечетный придаток

Нечетный придаток

Фропом, печальный и подавленный – безответная любовь неподъемным камнем лежала на душе, – нетерпеливо посмотрел в небо, потом медленно покачал головой и безутешно уставился на луг, простиравшийся прямо перед ним.

Детеныш пасуна, жевавший траву на равнине вместе с остальным стадом, набросился на одного из своих собратьев. Обычно пастырь наблюдал за их игривыми драками с интересом, сегодня же издал тихий скрип, предостерегая разгорячившихся зверушек. Кувыркавшиеся детеныши глянули в сторону Фропома, но драться не перестали. Фропом выбросил в их сторону руку-плеть, хорошенько вытянув игрунов по задницам. Взвизгнув, они мгновенно отпрыгнули друг от друга и побрели, мяукая и тявкая, к своим мамашам на краю стада.

Фропом посмотрел им вслед, а затем с шорохом, напоминающим вздох, возвел глаза к ярко-оранжевому небу. Он забыл про пасунов, про окрестные луга и вновь задумался о своей любви.

Его возлюбленная, его милая, та, ради которой он с радостью взобрался бы на любой холмик, перешел вброд любое озерцо… Его любовь, его жестокая, холодная, бессердечная, безжалостная любовь.

Он чувствовал себя расщепленным, высохшим изнутри, когда думал о ней. Она казалась столь бесчувственной, столь равнодушной. Как она могла с такой легкостью выбросить его из своих мыслей? Даже если она не любила его, то могла хотя бы гордиться, что кто-то так горячо и неослабно любит ее. Неужели он столь непривлекателен? Неужели он оскорбил ее чувства тем, что боготворит ее? А если и так, отчего она вообще его не замечает? Если она не желает его внимания, почему не сказать об этом?

Но она молчала и вела себя так, словно все, что он говорил, что пытался выразить, было просто досадной оплошностью, промахом, который проще было не заметить.

Он не мог понять. Может, она считает, что его слова необдуманны? Может, ей кажется, он нимало не беспокоится о том, чтó он говорит, как говорит, и когда, и где? Он перестал есть! Он не спит ночами! Он покоричневел и стал вянуть по краям! Пищептицы обосновались в его гнездловушках!