— Бегаешь босиком.

«Какие горячие у него руки!» — изумилась совершенно растаявшая от ласк принцесса Грави. Осадок, поднятый разговором о судьбе Сашиного отца, исчез бесследно, слова стали выговариваться лучше:

— Он совсем не бывал у вас?

— Нет, почему же, очень часто бывал. И я к нему стал захаживать, потому что дома у него — пропасть книг. Знаешь, Иришка, если честно, я его считал отцом. Всё, что знаю и умею, — от него. Всё, что люблю, — от него. Книги эти — видишь? — это его библиотека. Он мне всю её отдал, когда мне исполнилось шестнадцать. Сказал, что будет брать иногда что-нибудь почитать, но так ни разу и не взял ничего. Математика моя — тоже от него.

— Почему математика? Ты только что говорил, что он — планетолог. И даже бесноватый.

— После Ио бросил планетологию. Вся его бесноватость ушла внутрь. Понимаешь?

— Понимаю, — шепнула Ирочка, разглядывая мужа исподтишка. Но скрыть этого своего занятия не смогла. Сашка, конечно, деревяшка, но иногда он…

— Что, сравниваешь яблочко с яблонькой, — усмехнулся неистовый капитан. — Да, конечно. Теперь я всё понимаю. И всё же… Знаешь, Иришка, до того, как я узнал, что он мне отец, он был мне отцом в большей степени, потому что…

Пальцы снова легли на губы Волкова печатью молчания. Ирочка не позволила очередной глупости превратиться в слова. Слегка остывший кофе всё ещё оставался достаточно горячим, чтобы можно было оценить по достоинству вкус. Даже в рубке исследовательского судна становится уютнее, если попивать такой кофе мелкими глотками, но нужно ещё, чтобы взгляд, брошенный поверх чашки, имел шанс быть замеченным и понятым правильно. Задолго до того, как допили последний глоток, обстановка в рубке стала совсем домашней. Не верилось даже, что над головами влюблённых, всего в каких-нибудь двадцати метрах — округлый купол трюма, за которым пустота, а дальше, прямо по курсу — оранжевый уголёк. Марс.

* * *

Наблюдательный пункт Департамента Безопаности, Марс

Рэтклифф не замечал усталости. Он провёл в кресле оператора-наблюдателя несколько часов, но ни боль в затылке, ни резь в глазах не могли заставить его оставить пост. В голову лезли обрывки крепко подзабытых блюзов; Джимми насвистывал, словно пытался подтянуть потерявшие стройность мелодии или себя самого настроить на старый лад. Нельзя сказать, что из его музыкальных упражнений получалось что-либо путное, но бывшего пилота это не смущало, ведь критиковать исполнение некому, не то, что в дни его молодости. Тогда, бывало, мешал какой-нибудь особо дотошный руководитель полётами, но теперь начальник безопасности в услугах диспетчера не нуждался, а полное уединение обеспечил себе довольно простым способом: поставил у входа вооружённого охранника, приказав последнему не беспокоить шефа ни при каких обстоятельствах и никого к нему под страхом смерти не впускать. Никто кроме Семёнова не знал, где искать начальника Департамента Безопасности, но и порядком надоевший Роман Анатольевич докучать ему не имел возможности, поскольку гравитон Рэтклифф к большому своему удовольствию отключил как раз перед тем, как принял управление десятой «осой». В заправке или подзарядке истребители не нуждались, целеуказание и наведение должен был обеспечить «Арес», остальное Джима не интересовало. Он ждал, вглядываясь покрасневшими глазами то в опутанную координатной решёткой темень («Арес» почему-то держал «ос» на ночной стороне), то в огоньки, лениво плывущие внизу. То, что один из этих мерцающих в чёрной толще светляков — прожектор на смотровой вышке, отмечающий местоположение базы «Центрум», где и пребывало, скорчившись в кресле, тело Рэтклиффа, как-то не приходило ему в голову. Если бы «Арес» пометил его самого красным крестом целеуказателя, могло состояться одно из самых изощрённых самоубийств, ибо ко второму часу ожидания глава Департамента Безопасности превратился в осу-Рэктлиффа окончательно.