— Извини, — буркнул капитан Волков, стараясь не смотреть меняле в глаза. Это оказалось непросто сделать, Алтын с упорством достойным лучшего применения пытался поймать благосклонный княжий взгляд, бормоча к вящему Сашиному смущению: «Прости князь, прости меня подлого, скудоумного и корыстного». Нужно было положить конец отвратительной сцене, роль в которой эмиссара Внешнего Сообщества представлялась ему самому незавидной, поэтому он отошёл в сторону, жестом остановил менялу, желавшего пойти следом и глянул в зенит, где, как и следовало ожидать, висело сверкающее зёрнышко — старина «Улисс». Бессознательно проговорив привычные формулы, Саша включил консоль, активировал режим левитации, приподнялся ради пробы на метр и повернулся — проститься с Алтыном Бугаевым. Тот стоял на коленях, глядя на поднявшегося в воздух гостя истово.

— Прощай, Алтын, — сказал Волков, борясь с искушением скрыться с глаз, исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы избавиться от острейшего приступа стыда.

— Не оставь меня покровительством, княже! — со слезами в голосе попросил меняла.

— Не оставлю, — обещал Волков, втихомолку ругая себя последними словами, подхватил зрачками курсор и резко мотнул головой.

Сверкнул, прочертил золотую запятую, остался внизу идол Боса, холодная пощёчина воздушного потока отрезвила Волкова, заставила уменьшить скорость. Серый пятиугольник Алтынова двора прошёл косо под правой ногой и канул вместе с россыпью черепичных крыш. Осталась степь, рассечённая надвое ровной ниткой дороги, да горизонт в дымке; и не разобрать, есть ли действительно, или мерещится в струящемся мареве прямо по курсу спокойная водная гладь. Жмурясь и хватая ртом горьковатый, с запахом выжженных солнцем трав, холодный воздух, капитан «Улисса» скорректировал курс, — дорога едва заметно поворачивала к северу. Он следил за альтиметром, — выше пятисот метров подниматься не следовало, холодно, но и ниже опускаться нельзя, чтоб не наглотаться мошкары, подобно какой-нибудь ласточке, — но делал это неосознанно, будучи под впечатлением от разговора с банкиром. Думал покаянно: «Влез, как слон в посудную лавку, со своим уставом в их монастырь. Это люди, господин эмиссар. Живые люди, а не болванчики, для вашего удовольствия вдоль дороги расставленные. Грызутся друг с другом, но и цепляются друг за друга, чтобы выжить, а вы им кто? Суд всех инстанций и палач в одном лице? Кто вы такой, чтобы вводить в искушение, судить и карать? Кто дал вам право одному дарить, у другого отбирать? Скверны в мире предостаточно, вы решили от себя добавить ещё порцию? С барского плеча. Небеса красные и чёрные, каков клубок! Арон, белоглазые, изгои, банкиры, а ведь есть ещё гои, о которых известно, что нужно их защищать. Распутывайте, господин эмиссар, но упаси вас небо резать нити или тянуть за них сгоряча и без толку! Разбирайтесь в узлах, ищите связи, какие ведут наверх, к чудовищу этому Кию. Драконов День! Надо ж такое выдумать! Сверху вниз — бумажки, снизу вверх — стекляшки. Зачем? Похоже, придётся мне, чтобы понять, пройти с моими стекляшками снизу доверху. Найти бы их, вернуть… Ничего, никуда он с острова не денется. Как пролив подвернулся кстати — стоп, дружище, переправа пополудни. Но не умели бы вы, господин эмиссар, летать, не догнали бы его. Часов восемь туда пешком тащиться, не меньше, а времени уже — половина десятого. Что-то муторно мне — не то от вчерашнего угощения, не то от мыслей сегодняшних. И в горле что-то саднит, не продуло бы».