Та беззвучно плакала, вздрагивая плечами, слёзы и кровь по лицу размазывала.

— Всё, Маришка, — проговорил Волков, — больше он не тронет.

Девушка глянула сквозь пальцы на лежащего у ног насильника, но зрелище это нисколько её не успокоило.

— Ох, ма… атушка, — заикаясь простонала она, — ои-ох, что же бу-и-удет?! Что со мно…ох-ой сделают?

И тут уж дала себе волю, заревела в голос.

«Что будет? — соображал, капитан. — А и правда, господин эмиссар. Что будет с ней? Ведь слышали же вы, как у них здесь поступают с теми, кто не дал свершиться княжьим установлениям. Опять вы, господин эмиссар, влезли со своей помощью. Ну нет, хватит. С этой девчонкой я не дам никому больше ничего сделать, пусть катится миссия моя в тартарары вместе с князем их и властью княжеской. Показалось или действительно кузнец неравнодушен к ней?»

— О-о-о! — ревела Мария.

— Маша, — позвал её Волков, — А Осип как же…

— Ох-о-осип! — повторила девушка и бросилась наружу.

Саша растерялся на миг, — девчонку отпускать в таком состоянии не следовало, — но быстро нашёлся. Взял волкодава за шиворот и потащил из сарая волоком, как мешок. Несостоявшийся насильник всё ещё не очухался и претензий поэтому не предъявил.

Когда Волков открыл дверь сарая, понял, что опасался за судьбу девушки не зря, злоключения для неё не закончились.

— Ты что же содеяла! — театрально взвыл с высокого крыльца батюшка Анастасий, — Ты что ж, проклятая, не дала… Кх-м! Не дала свершиться установлениям?! И где господин сборщик податей?!

Саша подтащил волкодава к лестнице, вывалил в росистую траву и ответил за девушку:

— Вот, получай своего господина.

Разгибаясь, заметил за спиной старосты физиономию Джокера. Тот делал страшные глаза, подмигивал и совершал руками энергичные, но очень короткие движения, истолковать которые можно было единственным образом: «Скройся с глаз, уйди!»

«Дудки, любезный, — решил Александр. — На этот раз я не буду играть по твоим правилам».

И уходить не стал, чем причинил батюшке Анастасию нешуточное неудобство: попробуй-ка, сделай вид, что не замечаешь человека, если тот в десяти шагах и не прячется. Худо ли, хорошо ли, но староста с этим справился и снова напустился на работницу:

— Так что ж с тобой теперь делать, преступница? Поддался я на посулы твоей матери, в дом взял, принял тебя как родную дочь, и что же заместо благодарности?!

Говорить батюшке Анастасию приходилось громко, иначе за лаем дворового пса и всех остальных собак селения голос его просто не был бы слышен. Притом же и выглядел староста очень внушительно — живот колесом, рука левая бубликом, а правая выставлена была вперёд и перстом вниз указывала, прямо на несчастную грешницу. Бедной Марии деваться некуда: на крыльцо не поднимешься, там староста, а из будки, натянув цепь, рвётся оголтелая псина. В сарай схорониться? Так в стороне той чужой человек со своей страшной ношей, о которой и вспоминать-то не хочется. Дом обежать? Там Аксинья страшноглазая, и все они слушают и смотрят, смотрят! На позор выставили, а вчера ведь только жила себе девица у матушки беспечально, лепила из глины болванчиков… Ох, плохо было Марье, и от стыда деваться некуда. Бежать без оглядки! Калитка…