Они догнали мужчину. Когда лыска умирает, в эфире внезапно образуется брешь, мертвая пустота, которую ни один телепат не станет добровольно прощупывать. Но прежде чем возникла пустота, агонизирующая мысль лыски пронеслась по Секвойе, нанося ошеломляющий удар, заставивший покачнуться тысячу разумов.

Убить волосатых! — мысленно кричала Барбара Пелл, хищная и совсем обезумевшая. Таковы были фурии. Если дать волю разуму женщины, он упадет в бездну такой дикости, которой никогда не достигает разум мужчины. Женщина с незапамятных времен была ближе к бездне, чем мужчина, вынужденно, ради защиты своего потомства. Примитивная женщина понятия не имеет об угрызениях совести. Сумасшествие Барбары Пелл превратилось в кровавое, распространяющееся безумие, от огня которого что-то вспыхивало в каждом соприкоснувшемся с ним разуме. Буркхальтер почувствовал, как языки пламени охватили его мысли, вздрогнул всем телом, всем своим существом, и отпрянул. Но он ощущал, как другие разумы — ненормальные параноидные разумы — тянулись к ней и в экстазе бросались в это бушующее пламя.

Убить их, убить, убить! — твердил ее мозг, как в бреду.

Везде? — поинтересовался Буркхальтер, испытывая головокружение от сопротивления вихрю торжества ненависти, пытавшемуся затянуть и его в свою воронку. — Во всем мире, сегодня? Что, параноиды везде поднялись или только в Секвойе?

И тут он внезапно ощутил всю омерзительную сущность Барбары Пелл; она ответила на его мысль, и по тому, как она ответила, он понял, насколько глубоко эта рыжая женщина погрязла во зле. Если бы она наконец затерялась в этом пылающем возбуждении толпы, он, как ему казалось, по-прежнему ненавидел бы ее, но мог хотя бы не испытывать презрения.

Она ответила ему совершенно спокойно; часть ее разума была вне той бешеной ярости, черпающей огонь в рычащей толпе и разносящей его, словно факел, от которого разжигалась ненависть других параноидов.

Барбара Пелл была поразительной и сложной женщиной. Она обладала необычной зажигательной способностью, которой, возможно, не пользовалась так полно ни одна женщина со времен Жанны д’Арк. Но ее не поглотило целиком то пламя, которое вспыхнуло в ней при мысли о крови и ее запахе. Она сознательно бросилась в эту кровавую бойню, сознательно погрузилась в исступленное безумие. Но, даже, казалось бы, утонув в нем, она по-прежнему могла отвечать с таким хладнокровием, которое было еще ужаснее, чем ее огонь.