— И какой смысл ежедневно совокупляться с одним и тем же человеком? — добавила Кедида.

— А какой смысл вообще совокупляться? — внесла свою лепту Танзель. — Одно пыхтение да сопение.

Эстебан продолжал перелистывать рисунки:

— Надо же! А это у нас что такое?

Танзель возбужденно ткнула пальцем в картон:

— Это ты и Скорлетта! Вот старый Сарп. А этого громилу я не знаю.

Эстебан смеялся:

— Не слишком похоже. Если я и вижу здесь какое-то сходство, то исключительно в том смысле, что Джантифф придает всем лицам одинаковое выражение.

— Ничего подобного! — возмутился Джантифф. — Лицо — символ, графическое отображение личности. Подумайте сами! Запечатлевая речь, мы записываем буквенные символы. Запечатлевая личность, мы рисуем лицо. Я рисую неподвижные, спокойные лица, чтобы не искажать их символический смысл.

— Уж эти мне рассуждения выше облака ходячего, — вздохнул Эстебан.

— В них нет ничего сложного! Подумайте еще раз! Я могу нарисовать двух людей — например, смеющихся после того, как кто-то удачно пошутил. Один — сварливый, вздорный тип, другой — человек добродушный и любезный. Так как оба смеются, тот, кто рассматривает рисунок, может подумать, что оба — люди добродушные. Но если черты лица неподвижны, ничто не мешает проявляться индивидуальным свойствам, то есть личности.

Эстебан умоляюще выставил ладони:

— Довольно! Сдаюсь! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что у тебя прирожденный талант к проделкам такого рода.

— Прирожденный талант тут ни при чем, — уперся Джантифф. — Пришлось учиться многие годы.

Умница Танзель спросила:

— Разве это не элитизм, когда человек стремится что-то делать лучше остальных?

— Теоретически — несомненно, — серьезно кивнула Скорлетта. — Но Джантифф живет в Розовой ночлежке — значит элитистом быть не может.

Эстебан усмехнулся:

— В каких еще преступлениях мы можем обвинить элитиста Джантиффа?

Танзель задумалась: