– Ф-фу!

Офицер-психолог пожал плечами. Брисби поспешил извиниться:

– Прошу прощения, доктор. При всем уважении к вашему профессионализму я осведомлен об этом случае гораздо больше вас. Два последних года мальчик находился в превосходных условиях. – Брисби вспомнилось трогательное прощание, невольным свидетелем которого он был. – А до тех пор он жил на попечении полковника Ричарда Баслима. Слышали о таком?

– Я знаю, какой репутацией он пользовался.

– Я готов поставить на кон свой корабль, что Баслим не мог испортить мальчика. Да, парню пришлось перенести тяжелые времена. Но его воспитал самый сильный, разумный и гуманный человек из всех, кто когда-либо носил нашу форму. Вы ставите на своих собак. Я – на полковника Ричарда Баслима. Итак… вы советуете мне зачислить его?

Психолог колебался. Брисби вновь спросил:

– Итак?

– Не волнуйся, Криш, – вмешался майор Штейн, – все равно ответственность на мне.

– Чтобы принять решение, – сказал Брисби, – мне нужен прямой ответ.

Доктор Кришнамурти медленно произнес:

– Предположим, я подтверждаю, что нет никаких оснований в отказе от призыва, но при этом запишу свое особое мнение?

– Зачем?

– Совершенно очевидно, что вы хотите зачислить мальчика. Но если он что-нибудь натворит, моя запись поможет ему избежать трибунала, все ограничится лишь отставкой по состоянию здоровья. У него и так хватало неприятностей.

Полковник Брисби хлопнул его по плечу:

– Молодчина, Криш! Джентльмены, на этом наше совещание закончено.

Торби провел беспокойную ночь. Боцман разместил его в помещении старших сержантов, и члены экипажа отнеслись к нему хорошо. Однако мальчика привела в замешательство та подчеркнутая вежливость, с которой окружающие отводили взгляд от яркой формы «Сису». До сих пор он с гордостью ощущал, как ладно сидит на нем его форма; теперь же он с грустью понял, что всякая одежка годится на своем месте. Ночью, прислушиваясь к храпу, доносившемуся со всех сторон, – чужие, фраки, – он мечтал вернуться к Народу, где его понимали и считали своим.

Ворочаясь на жесткой койке, он думал о том, кому достанется его место на «Сису»?

Живет ли сейчас кто-нибудь в той каморке, которую он по-прежнему именовал «домом»? Починил ли новый жилец дверь, содержит ли комнаты в чистоте и порядке, как папа? И что он сделал с папиным протезом?

Засыпая, он видел перед собой и «Сису», и папу, и видения смешивались. Наконец, когда перед ним поплыли обезглавленная бабушка и летящий наперерез пират, папа прошептал: «Больше не будет плохих снов, Торби. Никогда. Только хорошие сны».