Он молча влез в лодку и начал вычерпывать воду. Взял весло, встал на левое колено и сказал:

– Вылезай. Я пойду сам.

Страшное было у него лицо. Распухшее, грязное, отчаянное. На голой груди – черные пятна укусов. И Аленка опять с тоской посмотрела кругом и снова увидела те же джунгли, и столбы, и москитов, цыкнула на себя, как на кошку, и начала грести.

…Они шли по деревне. Конвоиры шли сзади, и стволы карабинов, горячие, как пыточные прутья, обжигали спину при каждом шаге.

– Не смотреть, – сказал Андрей. Они видели только серую землю, плотную, влажную, пружинящую под их подошвами и под босыми ногами конвоиров. От конвоиров пахло ружейной смазкой и жевательным табаком. Где-то поблизости ревун ухал басом. Конвоиры остановились и разошлись полукругом. «Не смотреть!» Кто-то шел навстречу. Он медленно переступал ногами, кривыми и жилистыми от старости, обутыми в солдатские ботинки на пуговицах. На ходу он спросил что-то по-испански.

– Не понимаю по-испански, – сказал Андрей. Тогда старик ломано заговорил по-английски.

– Кто есть?

– Мы русские, – сказал Андрей.

Старик переспросил монотонно:

– Кто есть?

– Русские.

– Почему идете?

– Мы пришли просить, – сказал Андрей. – Нам нужна помощь. Мы друзья. Пришли просить помощи.

– Белая собака, – сказал старик по-испански, и Андрей понял его и поднял голову. Старик смотрел с ненавистью. Из-под тяжелых морщинистых век. Так смотрят на змей. С безразличной ненавистью. На людей так не смотрят. «Неужели это Бемба?» – подумал Андрей и сказал, чтобы не тянуть больше:

– Я буду говорить с вождем. – Он смог сказать это медленно и раздельно, и, пока старик молчал, Андрей чуть двинулся вправо, и Аленка прижала к нему плечо и шепнула: «Ничего».

– Я вождь, – безразлично сказал старик, но Аленка сейчас же сказала: «Нет!» Андрей покачал головой.

– Я буду говорить с вождем.

Старик медлительно повернулся и повел их к большой круглой хижине.

Внутри было прохладно и полутемно. У срединного столба сидел человек. В полутьме белела его голова; он сидел неподвижно, а они стояли шагах в десяти, не видя его лица, и только чувствовали на себе его взгляд. Потом глаза привыкли к полумраку.

Человек был стар. Он был древний, как резьба на столбе, но в его лице не было выражения старческой мягкости. Он сидел очень прямо. Седые волосы, перехваченные через лоб шерстяной лентой, опускались на плечи прямыми прядями.