Я стоял босиком, без хлеба и плаща, но узелок был со мной. В нем была не только запасная одежда, но также рубины, деньги, документы и ансибл. Во время путешествия я спал на нем, как на подушке.

Очевидно, даже в кошмаре я схватился за него. Достав башмаки, брюки и зимний, подбитый мехом хеб, я оделся в холодной, темной тишине. В полумиле от меня догорал Снувенсин. Я побрел в поисках дороги и скоро нашел ее, а с нею и других людей.

Все они были беженцами, подобно мне, и не знали, куда идут. Я последовал за ними. В пути я узнал, что Снувенсин пострадал от набега из Пассерара.

Нападающие ударили, подожгли и отступили. Борьбы не было. Но пот впереди вспыхнул свет\ Сбежав с дороги, мы смотрели на караван из двадцати грузовиков, шедших на предельной скорости в сторону Снувенсина.

Со свистом колес, повторяющимся двадцать раз, караван прошел мимо. Снова вернулись тишина и тьма.

Скоро мы добрались до коммунального фермерского центра, где нас задержали и допросили. Я старался присоединиться к группе, с которой шел, но безуспешно.

Всех, у кого не было документов, и меня, как чужестранца без паспорта, отделили от толпы и увели на ночь в большой склад — обширный каменный подвал с одной дверью, запертой за нами, и без окон. Время от времени дверь открывалась, и новые беженцы появлялись в сопровождении полицейских, вооруженных гетенианскими ультразвуковыми ружьями. Когда дверь закрылась, стало совершенно темно. В глазах плавали радужные пятна. Было холодно, пахло пылью и зерном.

Ни у кого не оказалось фонарика.

Всех этих людей, подобно мне, набег застал в постели. Было несколько буквально нагих, другие делились с ними одеялами, но в Оргорейне лучше не иметь одежды, чем документов.

Они сидели порознь в этой огромной, пыльной яме в полной тьме. Иногда двое начинали негромко разговаривать, но не было никаких жалоб.

Я слышал, как слева от меня кто-то говорил:

— Я видел его на улице перед самой моей дверью. У него была разбита голова.

— Тленна сказал, что они из Пассерара, а из домейна Оверд приехали на грузовиках.

— Но между Овердом и Снувенсином нет вражды.

Они не жаловались, не говоря уже о протесте, когда их закрыли на ночь в холодном складе. Они не понимали, что с ними происходит. Мало-помалу шепот затихал. В темноте слышался лишь плач ребенка.

Когда дверь отворилась, в глаза ударил яркий солнечный свет. Я механически пошел за остальными, не осознав сначала, что меня зовут и не узнав своего имени: орготы могут произносить звук «л».

Кто-то с перерывами выкрикивал мое имя с момента открытия дверей.