Жук мне казался очень страшным, но был предан Матери и безопасен. Я в это поверил.

Что окончательно добило во мне ЮнКома, кэлнорского штурмовичка — так это странная и теплая близость между этими тремя приёмышами. Хнжу и Эрзинг весело вытаскивали из авиетки куски пластика и металла, Дотти суетилась вокруг и мешала, но ее никто не гнал — напротив, все вели себя так, будто их радует ее присутствие. Присутствие недоделанной девчонки.

Дотти хихикала и говорила, что Эрзинг неуклюже управляет экзоскелетом — что он раздавил перчаткой какую-то мелкую вещицу на кухне, потому что не рассчитывает силу нажима. Эрзинг корчил свирепые гримасы и фыркал, говоря, что Дотти рассыпала что-то сыпучее без всяких технических приспособлений, лишь по причине природной криворукости, а Жук трещал щитками панциря, щелкал челюстями, шевелил усами и скрипел что-то невнятное для меня, то ли возражая, то ли соглашаясь.

Это должно было напоминать обычное общение кэлнорцев, естественно самоутверждавшихся за счет промахов и слабостей ближнего, но почему-то не напоминало. Вероятно, потому, что в их обидных словах и насмешливых минах чувствовалась очень странная ложь, с какой я еще никогда не сталкивался: Дотти не ехидничала, а делала вид, что ехидничает; Эрзинг только изображал злость, причём утрированно изображал, непохоже.

Кэлнорцы, когда они лгали, преследовали абсолютно противоположные цели. Иногда кто-то изображал дружелюбие или лояльность, в душе раздражаясь или приходя в ярость — но изображать злость, чувствуя симпатию? Зачем?

Думаю, ты понял, до какой степени я тупил, Проныра. Мейнских шуточек, даже самых простых, тех, какими перекидываются дети, я не понимал в упор. Я умел смеяться только с оттенком злорадства.

Но у меня хватило ума понять, что им, недочеловекам и мусору, хорошо — так, как мне никогда не было. Я завидовал ксеноморфам-ублюдкам. Мне тоже хотелось, чтобы со мной разговаривали так, но я, конечно, не смел это показать. Я думал, что уж мне-то они лгать не станут: в моем случае любая издевка прозвучит искренне — я же их враг.

Я побоялся подойти близко и стоял поодаль. Это заметила Мать Хейр; я до тех пор не встречал взрослых, настолько наблюдательных в отношении детей.

— Пойдем в дом, Ли-Рэй, — сказала она и обняла меня за плечи. Это меня смутило и обрадовало: я был уверен, что недочеловеки будут шарахаться от меня, как от заразного. — Эти обалдуи теперь будут возиться с железом Хнжу до самого вечера.

И это была здешняя разновидность лжи: Мать не считала их обалдуями и не раздражалась, лишь делала вид. Я называю шуточки и подначки ложью, потому что не знал для них другого слова. Кэлнор понимал под шутками совсем другие вещи. Поставить кого-нибудь в смешную или глупую ситуацию, ткнуть носом в грязь, подсунуть камешек в упаковке от тянучки — это шутки, это я бы понял, но Мейна играла наоборот. Я очаровался, но я еще не знал слов и не смел подражать.