— Почему бы не попробовать что-то другое?

— Помазать ему губы бренди?

— Возьми его на руки, — говорит Лея.

— Просто… взять на руки?

— Да. Он твой сын. Ну давай же, Хан. Возьми его. Он хочет, чтобы его приласкали.

— Я контрабандист, а не нянька.

— Хан…

— Ладно, ладно, — вздыхает Соло. Нагнувшись, он осторожно поднимает сына. Бен извивается и вертится у него на руках. «Какой же он маленький», — думает Хан. Как же легко его уронить или что-нибудь ему сломать… Мальчик абсолютно беззащитен. И Хан поступает так, как кажется ему естественнее всего: защищает малыша, прижав его к груди. И в ту же секунду…

Бен перестает плакать, уткнувшись в его ключицу. Малыш рыгает, его темные глаза закрываются, и он мгновенно засыпает, как будто его выключили.

— Вот видишь? — говорит Лея. — Ты и без Силы прекрасно с ним справляешься.

— Но у меня никогда не получится с ним, как у тебя.

— Тебе и незачем, — улыбается она. — У тебя иначе. Потому что ты его отец.

* * *

Несколько недель спустя старая команда Норры вновь собирается вместе. Не ради нового задания, а потому что вскоре им придется надолго расстаться. Возможно, даже навсегда, учитывая, как порой все складывается. Они расположились в одной из любимых таверн Синджира, стоящей на склоне нависающего над Серебряным морем утеса. Они пьют за Джома, за Окси, за Брентина Уэксли и, конечно, за Костика, рассказывая истории о сумасшедшем танцующем дроиде-убийце, пока от смеха не выступают слезы на глазах. Они пьют за Империю и за Новую Республику. Пьют за Лею, Хана и новорожденного, который наверняка не дает им спать по ночам. Синджир называет малыша «визгливой личинкой обезьяны».

Когда заходит разговор о ребенке, Синджир с притворным удивлением замечает:

— Знаете, а он ведь вовсе не источает дурного запаха. Вообще.

— Син думал, что младенцы воняют, — смеясь, поясняет Кондер.

— Конечно думал. Младенцы — грязные, покрытые слизью создания. Я ожидал, что от них пахнет кислятиной. Или… пеленками.