— Не подумай, что я имею что-то против современной техники, — продолжал Эдвардсон. — Например у меня здесь стоит замечательный голографический проектор, я люблю смотреть на пейзажи, особенно инопланетные. Не хочешь взглянуть? Конечно, ты многое видел своими глазами, и все же, возможно, я смогу удивить даже тебя.

Йонас кивнул, Эдвардсон положил ладонь на сенсор и тут же кабинет погрузился в полумрак, а одна из стен превратилась в голографический экран, по которому поплыли картины. Вот горная цепь, укрытая снегом. Со склонов гор в долину стекают молочно-белые реки. Пустыня, освещенная двумя лунами. Сплошной ковер цветов. Поверхность покрытая кратерами и разломами — дно высохшего моря, на горизонте вздымается гигантская лестница из мраморных и известняковых плит — бывший берег континента.

— Ну, разве это не прекрасно? — произнес Эдвардсон. — Впрочем, ты ведь не за этим ко мне пришел.

— Я пришел спросить, почему вы хотите уничтожить эту красоту? — спросил Йонас.

Едва эти слова слетели у него с языка, он тут же пожалел об этом. Не надо было говорить так резко, так грубо…

— Мы ничего не можем с этим поделать, — тихо ответил Эдвардсон; он не рассердился, скорее огорчился. — Это неразрешимая дилемма: пока человек не видит этой красоты, красота не существует. Есть только материя в трех состояниях: твердая, жидкая, газообразная. Есть электромагнитные волны и поля, есть атомы и частицы. Но красота существует только тогда, когда есть человек, способный ее увидеть. Но уже первый взгляд человека есть начало изменения мира или его уничтожения. Каждый твой выдох изменяет мир, но ты не можешь перестать дышать. Поэтому мы можем только предоставить событиям возможность идти своим чередом.

— Но вы понимаете тех, кто борется против такого порядка вещей?

Эдвардсон кивнул:

— Конечно, я понимаю людей, которые совершают бессмысленные поступки. Я понимаю людей, которые пытаются бороться с человечеством.

— Такие люди есть и будут всегда, пока существует империя, — осторожно сказал Йонас. — Но их всегда немного, и им не так просто найти друг друга. Но все же, когда они объединяются, они могут представлять собой серьезную угрозу.

— Не думаю, — ответил Эдвардсон. — Обычно их довольно просто вычислить и перессорить между собой.

— Тогда почему же вы этого не делаете?

— Знаешь сколько мне лет? — вдруг спросил Эдвардсон.

Йонас опешил. Он не понял, к чему этот вопрос, зато понял, что не знает ответа. В самом деле, сколько лет Эдвардсону? Йонасу казалось, что он был всегда.

— Мне 355 лет, — сказал собеседник, не дожидаясь ответа. — Около ста лет прошло в состоянии гибернации — когда-то я много путешествовал. Еще двести лет ушло на работу. Я застал самое начало освоения других планет. Разумеется, и тогда были недовольные, но все же человечество открыто гордилось своими свершениями. А чем мы будем гордиться, если нам не с кем и не с чем будет бороться, нечего побеждать? То, чем занимаются эти люди, бессмысленно, но не бесполезно.