Закрыв глаза, Алексей Сковородников вспомнил недавно прочитанную научно-популярную статью об устройстве Вселенной. Предназначалась она для нынешних дошкольников, но для него содержание ее звучало как откровение. Что же получается, если к фактам, считающимся общеизвестными, присовокупить слова Ника Улина?

Планета. Любая планета, где человек может свободно жить. Необозримые пространства. Моря и океаны. Равнины и горы. Пустыни и болота. Глубины тропических лесов и бескрайние просторы тундры. Вряд ли за всю жизнь обойдешь и осмотришь все это.

Но планета — всего лишь ничтожно маленький пупырышек в своей звездной системе.

Созвездия раскинуты на расстояния, не подвластные воображению. «Элеонора», совершив надпространственный прыжок, преодолела путь, по которому световой импульс бежит тридцать лет. Но в масштабах Галактики это пренебрежимо малая величина.

Местное скопление галактик. В ней наша Галактика — ничтожная искорка. А на гипотетической карте Метагалактики с превеликим трудом, с мощнейшей лупой придется выискивать области с повышенной плотностью галактик.

Метагалактика, то есть вся видимая человечеством сейчас и в отдаленном будущем часть Вселенной. Теперешняя наука склоняется к мысли, что метагалактик, подобных нашей, много — как виноградин на грозди. Ладно, предположим, что Ник Улин прав: объединяет метагалактики одной грозди некое Сознание, надмировой Дух, а Перворожденные — посланцы иного Духа. Неожиданно Алексея Сковородникова пронзила мысль, пришедшая, казалось бы, извне, но он готов был поклясться чем угодно в ее правильности: там, где два, там и три, и четыре, и так далее. В природе все либо в единственном числе, неповторимо и уникально, либо в неопределенно большом количестве. Значит, и скоплений метагалактик, подобных нашей, неисчислимо много? Объединяются они разными сознаниями. Но ежели пойти еще дальше и представить, что эти сознания объединяются некой метаматериальной основой, а у нее свое сознание… и так до бесконечности… точнее, неизвестно сколько… В какое ничтожество вгоняет нас квартарец!

— Иллюзия, говоришь? — вырвалось у Алексея Сковородникова. — Что-то уж очень большая иллюзия. И прочная. Можно больно удариться, когда упадешь.

— Можно, — послушно согласился Яфет.

Потеряв нить разговора, он сидел несколько минут молча. Потом принялся рассказывать, какие теории были созданы на «Элеоноре» для объяснения свечения нижней части лица Сковородникова при включении передатчика. Такое же свечение окружало Дикого и невыносимо било в глаза, когда в Консерве появился Олмир в магических доспехах.